- Правильно! - отрезал Осип. - Оно так и есть. Ты верно сказал. Я, мол, без делов, а пришел подсобить, как мы с тобой свояки. И квит. А он, конечно, в контору... Дай-ка мне, Мирон, ведро сюда.
Я оглянулся, но сейчас же понял, что это Осип меня окрестил Мироном. Осип ухмыльнулся и, принимая ведро, сказал мне:
- Спасибо тебе, свояк ты мой Мирон Андреич. Мирон Андреевич Корольков. Вот, брат, как!
Я глянул на свои ноги в ботфортах, на синие брюки и сам наполовину поверил, что я именно и есть Мирон Андреевич Корольков. В это время входит в конюшню служитель и говорит:
- Осип! Слышь, Осип! Гони твоего земляка в контору, француз спрашивает.
У меня сердце екнуло. Я глянул на Осипа: идти ли, дескать? А Осип говорит спокойно:
- Только не рвись, а катышком, помаленьку.
Я отряхнул брюки и пошел за служителем. В конторе француз быстро лопотал что-то человеку за столом - он оказался помощником директора. Мы вошли; француз замолчал.
Я стал на пороге и говорю:
- Здравствуйте. - Кланяюсь по-простому. И так у меня хорошо вышло, будто я и впрямь только что из тверской деревни.
Помощник директора спрашивает:
- Вы что, товарищ, Осипу родственник?
- Свояки мы, - говорю и снова поклонился.
- Вот месье Голуа хочет, чтобы вы служили, а у нас штатных мест нет. Так месье Голуа предлагает вам у него служить лично. Лично, понимаете?
- Лично, - сказал я и снова поклонился.
- Одним словом, у него в конюхах. И собак смотреть.
- Можем и собак, - ответил я.
- Так вот объясните месье Голуа, как у нас в СССР: книжка, расчетная, союз там, страховка и с биржей как... Одним словом, все. А пока можете ходить поденно. Там уж сговоритесь.
Он взял перо.
- Как звать?
И тут я в первый раз сам назвался по-новому:
- Мироном звать. Мирон Андреевич Корольков.
Я это сказал и как будто отрезал что. Как будто не стало уже кассира Петра Никифоровича Никонова. Там он где-то. В тумане, в татарской пыли будто спит.
- Можно идти? - спросил я.
- Губернии, значит, тоже Тверской? - спросил помощник. - Что это все тверские да скобские?
Я двинулся. Француз пошел за мной. Он схватил меня под руку.
- Мой друг Мирон! - кричал француз. - Я сейчас покажу вам собак, моих друзей. Идем, идем!
Но я не спешил, как велел мне Осип, а шел не торопясь, упираясь. И тут спросил француза:
- Однако, месье Голуа, сколько же вы мне жалованья положите?
- Ах, скажите мне, мой друг, сколько вам надо? Вы будете чистить лошадь, вы будете водить собак на прогулку, чистить их щеткой. Вот так, вот так. - И француз водил рукой в воздухе. - Два раза в день кормить - это надо варить. Но это очень интересно.
Я совершенно не знал, сколько спросить, я не знал, сколько получают конюхи, и решил, что спрошу Осипа. Собаки сидели в клетке, и все пятеро залаяли навстречу Голуа: четыре сеттера и черный пудель. Они блестели, как намазанные маслом, - до того лоснилась шерсть. Я потом узнал, что француз помадил их особой помадой и подкрашивал красной краской сеттеров.
Голуа открыл клетку. Собаки бросились к нему, подскакивали, старались лизнуть в лицо.
- Гардэву! Смирно! - крикнул француз.
Собаки замолчали и моментально уселись в ряд на земле и замерли, как деревянные.
- Вот, - сказал Голуа, - это Гамэн. - Пудель обернулся. - Это Гризетт. - Француз назвал всех собак по имени. - Повторите.
Я повторил.
- О! Да вы гений, мой друг! Браво для первого раза. На место! - крикнул он на собак и поволок меня к лошадке.
Конюшню уже прибрали, и Осип склеивал цигарку из махорки.
- Что, навяливается, чтоб с ним работать?
- Сколько просить? - крикнул я Осипу.
- Не торопись. Спроси: на манеж тоже с ним выходить или как?
- Как это "на манеж"?
- А вот как представление, то с ним вместе работать или только около собак ходить?
Француз хмурился и глядел то на меня, то на Осипа. |