Человек в клоунском костюме сосредоточенно смотрел на наездницу, что прыгала под веселый марш на спине тяжелой лошади. Вдруг этот человек сделал дурацкую рожу, заверещал не своим голосом и бросился на арену.

- Рано, рано! - закричал с арены человек в пальто. - Да считайте же, сколько раз я вам говорил, - на половине пятого тура ваш выход. Сначала, маэстро! - крикнул он в оркестр.

Осип схватил лошадь; наездница села на голубой помост на спине лошади. Музыка грянула марш. Осип пробежал несколько шагов и пустил лошадь.

Я слышал, как клоун, нахмурясь, считал:

- Три... четыре... Ай-я-вай-вай-ва? - вдруг заорал он во всю мочь визгливым голосом и кинулся к наезднице, высоко подбрасывая коленки на бегу.

Но тут Голуа потянул меня:

- Мой друг, я забыл: прицупалься трамвэ!

- Я вам буду суфлировать, - успокоил я наконец Голуа.

- Бон, бон, мой друг, корошо. Я уверен. Бон.

Перед представлением Голуа напялил на меня фрак с галунами, сам подмазал мне брови и нарумянил щеки, подвел глаза. Теперь я и сам не узнал себя в зеркале. Я волновался...

- Главное - кураж, кураж! - приговаривал Голуа. - И ни слова по-русски. Мы - французы. Артист Голуа и его ассистент. Ассистент! Вы понимаете? - Голуа поднял палец вверх.

Мы пошли к собакам. В проходе мелькнул у меня перед глазами набитый людьми амфитеатр, яркие фонари под куполом. Голубая наездница бочком сидела на толстой лошади. Лошадь мерными волнами тяжелым галопом шла по арене.

- Вы только кланяйтесь: вот так, - говорил Голуа, - а я делаю рукой - вуаля. - Он браво взмахнул рукой и кивнул вверх подбородком. - Дю кураж, месье Мирон. После Самарио - клоун, и сейчас же наш номер. Вот! Слышите? Это его музыка. Берите собак. Гамэн!

Признаюсь, я плохо видел публику. Она слилась вся в какую-то живую стену вокруг меня. Я поклонился под музыку. Француз лихо поднял руку. И так, каналья, поднял и так замер, что все стали хлопать. Француз кланялся во все стороны. Я заметил, как Осип из прохода в своем шталмейстерском фраке внимательно глядит на меня. Да, а вчера еще я сидел на галерке в моей шубе и глядел потерянными глазами на этот номер. Музыка начала сначала, и собаки стали делать номер за номером. Я подсказывал французу русские слова, он так смешно их коверкал, что весь цирк покатывался. Я так волновался, что не заметил, как кончился наш номер. Но я, сам не зная почему, так же подпрыгнул, так же поклонился, как Голуа, и вприпрыжку выбежал вслед за собаками.

В коридоре запыхавшимся голосом Голуа говорил:

- Очаровательно, я в восторге... Вы сделаете карьеру. Через шесть месяцев вы - рантье... У вас будет свой дом. - Он жал мне руку. Собаки подвывали, и Гамэн пихал меня лбом в коленку - они ждали кормежки после работы.

- Да, да, - теребил меня за плечо Голуа, когда мы кормили псов. - Я поставлю вам номер, и тогда будете артист - вы, а я - ассистент. Мировой номер. Но это не с собаками. Собака есть в каждом дворе... Не давайте много Гризетт - она фальшивила в этот вечер... Это будет сенсация. Вся пресса неделю будет занята вами. Вот вам мое слово и моя рука! - И он совал мне свою руку в потной белой перчатке. - Завтра утром я вам покажу вашего партнера. Не забудьте лошадь Буль-де-Нэж - копыта, копыта. Я бегу, адьё!

В конюшне Осип и конюхи обступили меня:

- Что говорить: артист натуральный, форменно француз и выходка есть, не надо лучше.

- Это уж ведро ставишь, - гудели мои товарищи.

И во вчерашней пивной я на остатки денег угощал конюхов. Я не заметил, как Осип выкупил мои часы и тихонько спустил их в карман моей новой тужурки.

Ночевал я в эту ночь в конюшне. Лошади мирно хрустели овсом и гулко переминались на деревянном помосте. Они все смотрели серьезно, как и тот клоун, что считал в проходе пятый тур наездницы.

- Газету видал? - сказал мне дежурный конюх и протянул "Вечерку".