– По‑моему, вы не ту профессию выбрали, – заметил Голубков.

– Да мне и самому это иногда кажется, – согласился таксист.

* * *

Голубков вошел в прохладный подъезд, поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге стояла невысокая полная женщина с усталым лицом.

– Вы к кому? – спросила она. Голубков назвался.

– Я помню. Володя про вас рассказывал. Заходите, – пригласила она. – Володя погиб. Вы знаете?

– Да, знаю, – сказал Голубков.

Он знал это с самого начала. С того момента, когда в материалах экспертизы прочитал слова командира экипажа «Антея», сказанные им второму пилоту за час тринадцать минут до катастрофы.

Да, знал. Но не хотел верить.

И теперь единственной его мыслью было: немедленно запросить данные о других членах экипажа «Антея». Немедленно, не теряя ни минуты.

Циничная это профессия – ассенизатор.

* * *

– Даже не знаю, что мне вам и сказать, – проговорил Голубков, неловко переминаясь в прихожей. – Тут все слова… – И не нужно ничего говорить. Что уж тут скажешь? Меня Лидой зовут. Лида Сергеевна. Проходите в залу. Не разувайтесь, у меня не прибрано. В Вечное еду, сосед обещал отвезти. Он на пенсии, авиадиспетчером был. В Вечном у Володи отцовская хата. Он ее перестроил. Говорил: вот отлетаюсь и переедем туда насовсем. Еще чуть, и вы бы меня не застали. Дочка с внуком уже там, а я думала доработать до конца учебного года, да не могу. Приду из школы, а дома… Господи, мы прожили тридцать лет!.. Извините. Я вам сейчас яишенку с салом пожарю.

– Спасибо, не беспокойтесь, – попросил Голубков.

– Тогда взвару. Станете? Из груш. Володя его любил.

Она вышла на кухню. Голубков осмотрелся. Обычная двухкомнатная квартира, обжитая, ухоженная. На стенах и среди книжных полок в гостиной – африканские маски, сувенирная бронза, резные будды. В углу комнаты Голубков заметил телефон и взял трубку. Гудка не было.

– Сняли нам телефон, – объяснила Лидия Сергеевна, ставя на стол крынку с грушевым компотом. – Сказали: нужен тем, кто летает. И то верно. А мне теперь… Мне теперь звонков ждать неоткуда.

– Это он привез? – спросил Голубков, показывая на маски.

– Да, он отовсюду что‑нибудь привозил. На память. И надписывал, чтобы не забыть, что откуда. Последние лет пять он по контрактам работал. В Катаре. В Заире.

Потом в «Аэротранс» перешел. В Индию летал, во Вьетнам. А это вот он привез перед тем рейсом… Лидия Сергеевна указала на одну из статуэток и отвернулась к окну, явно не желая, чтобы гость увидел ее слезы. Голубков рассеянно повертел статуэтку в руках. Она была из белого мрамора с желтыми, словно бы восковыми прожилками. Не будда. Скорей – какой‑нибудь афганский божок, Голубкову приходилось видеть такие в Кабуле. Лидия Сергеевна сказала:

– Это он в Пешаваре купил. Голубков насторожился:

– Как он там оказался? Это же Пакистан.

– Не знаю. Заправлялись, наверное. А перед этим привез керамику из Лахора.

«Заправлялись они в Душанбе», – чуть было не сказал Голубков, но вовремя спохватился.

Лахор – это тоже был Пакистан.

Лидия Сергеевна взяла статуэтку и показала бумажную наклейку на донышке:

– Вот смотрите: «Бюст жреца из Мохеджо‑Даро. Пешавар, 15 декабря». А следующий рейс у него был как раз после Нового года. Этот… крайний.