Марибор замялся с ответом. Сказать было нечего. Опустив нос, отрок зашагал молча, сбивая носками чёрные комья земли.

Марибор рухнул вниз, ударившись о землю, выбив дыхание из груди. Он закашлялся. Боль пронизала от шеи к лопаткам, опускаясь до поясницы, стягиваясь огненным обручем вокруг пояса. Скривившись, он перевернулся на бок, скорчился, судорожно, с хрипом хватая ртом прохладный воздух. Кажется, застонал, но он мало понимал, что с ним происходит. Бок жгло, дёргались мышцы. Но налетевший ветерок погасил пробудившийся приступ боли. Марибор разлепил ресницы и в предрассветном зареве чистого голубоватого неба увидел нависшую тень.

Глаза Данияра жгли. Марибор не сразу понял. Верно, это он срезал верёвки со столба. Княжич повернулся, заставляя непослушное тело шевелиться. Площадка пустовала, ни одного степняка, лишь прогоревшие угли и разбросанная утварь, обглоданные кости, оставшиеся от ночного пира объедки. Ушли.

— Убью тебя, сучий вымесок, — Данияр подступил ближе, и только тут Марибор заметил, что племянник сжимает в руке булат длиной в локоть.

— Убивай, — прохрипел безразлично Марибор, глядя в затуманенные гневом глаза Данияра.

Тот вспыхнул, мгновенно и резко занёс клинок, но замер. Волдаровский князь отчего-то медлил, сжимал плотно губы и смотрел неотрывно, выказывая дикое презрение, ненависть, отвращение и омерзение. Руки его затряслись, он нехотя опустил сталь.

— Нет. Пусть сделает это народ Волдара. Пусть свершится суд Богов. Пусть знают предателя в лицо. Ты умрёшь позорной смертью. Поднимайся, — Данияр рванул Марибора с земли. Уж какими силами ему это удалось, княжич не смог понять, сам он был настолько обессилен, что не был способен встать на ноги.

Глава 20. Потери

Тягучий скрип вливался в поток глубокой реки оглохшего к звукам сознания. Настойчивый скрежет время от времени бился о плотную толщу небытия, вытягивая Зариславу из глубин вязкого бесчувствия, из которого она поднималась слишком долго, но твёрдо, различая всё больше стонущий треск сосен.

Лес спеленал её густой душной сыростью, как любого, кто оказывался в его лоне. Явь ожила множеством звуков: скрипели островерхие сосны, сухо шелестела хвоя, шуршала листва, глухо трещали сороки, где-то далеко отбивал дробь дятел, а возле ушей уныло пищали комары. Кажется, только светало.

Зарислава вдохнула глубже, и нос тут же защекотала трава, хлынули в ноздри запахи влажной мочажины и мха. Травница разомкнула веки, сквозь ресницы пробивался холодный утренний свет. Она подтянула колени, полежав ещё немного, села.

Лес поплыл, затылок налился свинцом, в висках застучало. Сглотнув сухой ком, Зарислава переждала, когда круговерть и поступившая тошнота утихнут. Острыми кольями врезалась в тело боль от потревоженных ран.

Смахнув с рук муравьёв, Зарислава окончательно пришла в себя. Выглядела она скверно. Длинными царапинами испещрены были руки, на плече зияла глубокая борозда, но рана всё же немного подсохла и уже не так кровоточила. Сырое, рваное и весьма грязное платье лохмотьями скомкалось между ног. Втягивая в себя тугой душный воздух, Зарислава подавила позыв рвоты, от чего голова ещё пуще разболелась.

Прикрыв клочками платья обнажённую грудь, на которую тоже было больно смотреть — одни синяки и ссадины, Зарислава огляделась. Найти бы ручей. И до слуха в самом деле докатились журчащие звуки.

Она поднялась. Лес в ответ качнулся. Обождав, когда муть уймётся, она расправила промокшее платье и укуталась в накидку, спасаясь от назойливых комаров. Шагнула в сторону ручья, поморщилась, ощущая, как каждая мышца отдаётся резью и жжением.