Раскаивается ли в содеянном, или же ненавидит за то, что отвернулась от него? Зарислава так и не сознала, но переменчивость его напугала её изрядно. Она держалась от него как можно дальше, впрочем, он больше не искал с ней встреч. Тем лучше…

Немного позже Зарислава снова ощутила, как внутри без её на то воли что-то происходит. Вместе с опустошением и горечью пришло тихое успокоение и расслабленность, будто её подпитывали чужие токи. А вспышки воспоминаний минувшей ночи более не заставляли её краснеть до корней волос и содрогаться, не ранили, не вынуждали чувствовать позор и боль, напротив — Зарислава стала более живой и подвижной, как вода в устье.

В то время, как кмети утомились с пути, измотавшись полуденной жарой, Зарислава же чувствовала бодрость и подъём, и тихий ток речки обратился бурлящим потоком, да таким, что травница едва себя удерживала, чтобы не припуститься в бег до самых стен городища. И от этого стало вовсе не по себе.

Зарислава часто слышала от ялынских девок, кои девичьи очелья сменили на повой, что внутри и внешне они словно другие стали, глубже ощущая, шире видя и слыша больше. Может, так же и с ней?

Как бы она ни рассуждала в уме, а чувства становились совершенно неподвластными ей, рвались наружу, а в глубине её естества будто закручивалась огненной воронкой сила, поглощавшая всякие мысли. Она сжигала чувства, и кровь растекалась по венам жидким огнём.

Отряд прибыл в Волдар после полудня. Зарислава окончательно оправилась, и приключившаяся беда казалась муторным сном.

Спеша скорее уединиться, поднявшись прямо с дороги в клеть, в которую Радмила отселила её от Верны, травница разделась догола, скинув ненавистную одежду Пребрна, что царапала и жгла кожу всю дорогу, будто рубаха соткана была не из льна, а из крапивы. Глубоко и часто задышала, смотря неподвижно на серые стены, всё страшась оглядеть себя. Как назло, стали всплывать обрывки воспоминаний: прикосновения Пребрана то грубые и настойчивые, то ласковые и едва уловимые.

Зарислава задрожала, облизала сухие обветренные губы — это не те касания, кои она бы желала вспоминать с наслаждением, совсем не те. Они коверкали и ломали её, били плетьми, вынуждая сжаться в комок и исчезнуть.

«Но теперь уже ничего не исправишь, — Зарислава прикусила губы, — как бы этого ни желала…»

И когда травница с замиранием опустила взгляд, осмотрев себя, изумилась. Раны на плече и бедре зарубцевались, и теперь от них остались лишь розовые следы. А уж мелких царапин и синяков и след простыл.

Не веря своим глазам, она вновь и вновь оглядывала себя, осторожно гладя кончиками пальцев места, где ещё вчера была распорота кожа, воспалённая и раскрасневшаяся.

«Шутка ли? Колдовство?»

Зарислава ощутила, как захлёбывается страхом и смятением. Отчаянно потёрла кожу до боли и красноты. Хотя чего ей удивляться? За последние дни она много поведала необъяснимого для себя.

— Славунья, ты ли так заботишься? — Зарислава судорожно вдохнула в себя воздух, не зная, во что и верить, на что пенять. Голова помутнела. Пытаясь найти разумный ответ, Зарислава вскинула руку, подставляя обручье на запястье к свету, рассматривая его.

— Может…

Шаги за дверью и тихий стук быстро вывели из оцепенения. Зарислава, прикрывшись походной одеждой Пребрана, бросилась одеваться к сундуку, благо остались ещё вещи Радмилы, кои она так и не взяла с собой.

«Будто бы знала, что вернусь», — горько усмехнулась.

Облачившись наспех, открыла сворку. На пороге стояла девица с медными, похожими на цвет мокрых, вымоченных дождём осенних деревьев, волосами. А рядом с ней чернавка Доляна.

— Принимай, Радмила велела к тебе подселить, дабы не скучно одной девице было, — сказав это, Доляна презрительно скривила рот и, резко отвернувшись, отступила к лестнице, ушла.