|
– Переплатил шиллинг и восемь пенсов, – бесстрастно заметил мистер Дедал. Тихий сдавленный смех мистера Пауэра раздался в карете. Колонна Нельсона. – Сливы, восемь на пенни! Восемь на пенни! – Давайте-ка мы примем более серьезный вид, – сказал Мартин Каннингем. Мистер Дедал вздохнул: – Бедняга Падди не стал бы ворчать на нас, что мы посмеялись. В свое время сам порассказывал хороших историй. – Да простит мне Бог! – проговорил мистер Пауэр, вытирая влажные глаза пальцами. – Бедный Падди! Не думал я неделю назад, когда его встретил последний раз и был он, как всегда, здоровехонек, что буду ехать за ним вот так. Ушел от нас. – Из всех, кто только носил шляпу на голове, самый достойный крепышок, – выразился мистер Дедал. – Ушел в одночасье. – Удар, – молвил Мартин Каннингем. – Сердце. Печально он похлопал себя по груди. Лицо как распаренное: багровое. Злоупотреблял горячительным. Средство от красноты носа. Пей до чертиков, покуда не станет трупно-серым. Порядком он денег потратил, чтоб перекрасить. Мистер Пауэр смотрел на проплывающие дома со скорбным сочувствием. – Бедняга, так внезапно скончался. – Наилучшая смерть, – сказал мистер Блум. Они поглядели на него широко открытыми глазами. – Никаких страданий, – сказал он. – Момент, и кончено. Как умереть во сне. Все промолчали. Мертвая сторона улицы. Днем всякий унылый бизнес, земельные конторы, гостиница для непьющих, железнодорожный справочник Фолконера, училище гражданской службы, Гилл, католический клуб, общество слепых. Почему? Какая– то есть причина. Солнце или ветер. И вечером то же. Горняшки да подмастерья. Под покровительством покойного отца Мэтью [380 - Отец Мэтью – процессия проезжает его статую – преподобный Теобальд Мэтью (1790-1861), знаменитый поборник трезвости в Ирландии.]. Камень для памятника Парнеллу. Удар. Сердце. Белые лошади с белыми султанами галопом вынеслись из-за угла Ротонды. Мелькнул маленький гробик. Спешит в могилу. Погребальная карета. Неженатый. Женатому вороных. Старому холостяку пегих. А монашке мышастых. – Грустно, – сказал Мартин Каннингем. – Какой-то ребенок. Личико карлика, лиловое, сморщенное, как было у малютки Руди. Тельце карлика, мягкое, как замазка, в сосновом гробике с белой обивкой внутри. Похороны оплачены товариществом. Пенни в неделю за клочок на кладбище. Наш. Бедный. Крошка. Младенец. Несмышленыш. Ошибка природы. Если здоров, это от матери. Если нет, от отца. В следующий раз больше повезет. – Бедный малютка, – сказал мистер Дедал. – Отмаялся. Карета медленно взбиралась на холм Ратленд-сквер. Растрясут его кости [381 - Растрясут его кости… Всему свету чужой – рефрен весьма мелодраматической песни «Поездка горемыки» Томаса Ноэля.]. Свалят гроб на погосте. Горемыка безродный. Всему свету чужой. – В расцвете жизни [382 - В расцвете жизни мы объяты смертью – из англиканской заупокойной мессы.], – промолвил Мартин Каннингем. – Но самое худшее, – сказал мистер Пауэр, – это когда человек кончает с собой. Мартин Каннингем быстрым движением вынул часы, кашлянул, спрятал часы обратно. – И это такое бесчестье, если у кого-то в семье, – продолжал мистер Пауэр. |
