– А кто производил вскрытие? – уточнил Тарталья, когда они вместе шагали обратно к лестнице.

– Доктор Блейк.

Тарталья напрягся, бросил быстрый взгляд на Донован. Но на лице у той не промелькнуло ровным счетом ничего неуместного. Будь же реалистом! – приказал он себе. Сэм никак не могла прознать про то, что было. И никто не мог. Во всяком случае, он очень на это надеялся. Тарталья вздохнул. Вот незадача! Черт! Ну почему обязательно Фиона Блейк?

3

Последний раз Тарталья видел Фиону обнаженной, лежащей рядом с ним в его постели. Было это около месяца назад, и с тех пор он едва перекинулся с ней словом.

Сегодня на Фионе строго сидел серый костюмчик, белая блузка была застегнута наглухо, до самого ворота, роскошные рыжие волосы гладко забраны назад в тугой узел, словно Фиона изо всех сил старалась спрятать малейший намек на женственность или мягкость.

– Признаков сексуального насилия не имеется, – обычным своим категоричным тоном объявила она. – Более того, Джемма Крамер вообще была девственницей.

На Тарталью она смотрела, как смотрят на малознакомых (и малоприятных) людей, и ему пришлось напомнить себе, какие чувства бурлили между ними всего лишь несколько недель назад. Фиона почти полчаса продержала их с Донован в коридоре. Он не сомневался, что проделан этот фокус намеренно, и почувствовал еще большую неловкость, вконец разнервничавшись, оттого что ему суждено встретиться с Фионой в официальной обстановке; ситуация, безусловно, усугублялась присутствием Донован. Но теперь Тарталья порадовался, что Донован, его защита, сидит рядом: в ее присутствии вероятность личного разговора сводилась на нет.

– Как я поняла, – начала Донован, – вы обнаружили в крови Крамер следы ГГБ.

– Верно. А также алкоголя. В желудке – небольшое количество красного вина. Выпито и то и другое незадолго до гибели.

– Гидроксибутиратом вот так задарма никого не угощают, – заметил Тарталья. – Вы уверены, что девушка не подверглась насилию в какой‑либо форме?

Блейк пронзительно взглянула на него:

– Как я уже сказала, инспектор, я не обнаружила признаков никаких форм сексуального насилия.

Официальное обращение «инспектор» Тарталья воспринял как пощечину. А казалось бы, с какой стати ей на него сердиться? Это было выше его понимания. Им обоим было хорошо, а если честно – просто замечательно, в тот короткий период, пока длилась их связь. Оборвалась она круто и враз, когда Тарталья случайно услышал от кого‑то, что у Фионы есть постоянный любовник, некий Мюррей, – факт, о котором она ни разу не потрудилась упомянуть. Тарталье помнился их последний, короткий и раздраженный, разговор по телефону. Она опять ни слова не обронила про Мюррея, как будто факт его существования ничего для нее не значил, и предложила встречаться по‑прежнему. Он накричал на нее, велел оставить его в покое, больше не звонить ему. Злой на себя не меньше, чем на нее, он хлопнул трубку, не выслушав ответа. Наконец‑то до него дошло, почему Фиона встречалась с ним только изредка и нерегулярно, причем исключительно в его квартире, и почему ее мобильник поздним вечером и по выходным неизменно бывал отключен.

– Полагаю, нет способа определить, был ли наркотик подмешан к вину или принят отдельно от алкоголя?

Блейк, поерзав на стуле, отвернулась к окну:

– Мне понятен ход ваших мыслей, но тут я не могу вам помочь. Не исключено, что наркотик и был подмешан к вину, но способов определить это пока не придумали. Люди принимают ГГБ и для удовольствия.

– Девочке было едва четырнадцать лет, – покачал головой Тарталья.