|
Упорно, с усилиями и страданиями пробирался я к ее душе сквозь джунгли слов. Выражение ее лица наконец начало изменяться с той неуловимой постепенностью, с какой светлеет на рассвете безоблачное небо. Я почувствовал, что растрогал ее, что ее жестокость тает, решимость смягчается, что она колеблется. Она еще не забыла нашу прежнюю близость. Но она не хотела сдаваться. - Нет! - воскликнула она вдруг, встрепенувшись. Она положила руку мне на плечо. Удивительная, новая мягкость послышалась в ее голосе. - Это невозможно, Вилли. Все изменилось теперь, все. Мы ошиблись. Мы были оба глупыми подростками, и оба ошиблись. Теперь все изменилось навсегда. Это так. Она повернулась и пошла прочь. - Нетти! - закричал я и, продолжая умолять, шел за ней по узкому проходу к дверям теплицы. Я преследовал ее, как обвинитель, а она уходила от меня, как виноватая, которой стыдно своего поступка. Так вспоминается мне это теперь. Больше мне не удалось с ней поговорить. И все же я видел, что мои слова совершенно уничтожили ту преграду, которая возникла между нами при встрече в парке. Я то и дело ловил на себе взгляд ее карих глаз. Они выражали что-то новое - будто удивление, что между нами есть какая-то связь, сожаление, сочувствие. И при этом какой-то вызов. Когда мы вернулись, я стал более свободно разговаривать с ее отцом о национализации железных дорог, сознание, что я могу еще влиять на Нетти, настолько улучшило мое настроение, что я даже шутил с Пус. Поэтому миссис Стюарт решила, что дело обстоит гораздо лучше, чем было на самом деле, и сияла от удовольствия. Но Нетти оставалась задумчивой и мало говорила. Она была в каком-то недоумении, которого я не мог разгадать. Скоро она незаметно покинула нас и ушла наверх. *** Я натер ногу и не мог вернуться в Клейтон пешком, но у меня в кармане был один шиллинг и пенни - этого хватило бы на билет от Чексхилла до Второй Мили, и я решил проехать хоть это расстояние по железной дороге. Когда я собрался уходить, Нетти неожиданно высказала необычайную заботливость обо мне. Я должен идти по большой дороге, утверждала она: сейчас слишком темно, чтобы пробираться напрямик к воротам сада. Я напомнил, что ночь лунная. - Да еще комета в придачу, - добавил старый Стюарт. - Нет, - настаивала она, - ты должен идти по большой дороге. Я не соглашался. Она стояла рядом. - Ради моего удовольствия, - умоляюще шепнула она, сопровождая слова выразительным взглядом, удивившим меня. "Какое в этом может быть удовольствие?" - недоумевал я. Быть может, я и согласился бы, если бы она не продолжала убеждать меня. - Под остролистами подле изгороди темно, как в колодце. И еще эти борзые... - Я не боюсь темноты, - возразил я. - Да и собак тоже. - Но это ужасные собаки! А что, если хоть одна отвязана? Это был аргумент девочки, которая не понимает, что темнотой и собаками можно напугать лишь особ ее пола. Я и сам без удовольствия думал об изголодавшихся огромных собаках, рвущихся с цепи, и о том концерте, который они зададут, услышав запоздалые шаги у лесной опушки, но поэтому-то и решил не уступать. |
