– Никогда он мне ни слова по этому поводу не сказал, – сейчас же ответил я. – И я ему тоже. Вообще вы меня не совсем правильно поняли: резко и откровенно Аркадий высказывался в основном по деловым поводам – ну, в научных дискуссиях. А о личных делах он не любил разговаривать. Правда, личных дел у него практически и не было…

– Как же это? – вежливо удивился Линьков. – Личные дела, по‑моему, даже у дошкольников наблюдаются.

– Дошкольники, надо полагать, меньше увлекаются работой, – недовольно ответил я: мне не понравилось, что Линьков пытается шутить.

– Очень даже вероятно, – согласился Линьков. – Значит, вы думаете, что Левицкий проводил вечера в основном тут?

– Не думаю, а просто знаю. Серию‑то мы вели совместно. Одно время я больше сидел в лаборатории, а последний месяц – он.

– Понятно… – Линьков подумал. – Я вот чего все же не понял: Левицкий делился своими переживаниями хотя бы с вами как с самым близким другом?

– Со мной он, конечно, всеми переживаниями делился, – решительно сказал я. – Да у нас и переживания‑то были в основном общие…

– Надо полагать, не всегда, – осторожно улыбнувшись, заметил Линьков. – Не говоря уж о последнем периоде…

Конечно, я преувеличивал: даже у сиамских близнецов были кое‑какие раздельные переживания, сколько мне известно. Но в основном я был прав: эти два года мы почти целиком отдали Институту Времени и все посторонние дела отнимали у нас минимум энергии. Ну, разумеется, мы зимой ходили на лыжах, а летом плавали, играли в волейбол; мы смотрели фильмы и спектакли

– хотя не часто, – «читали книги и журналы, вовсе не только по специальности. Потом, Аркадий, например, уезжал на свадьбу сестры, а ко мне два раза приезжала мама, гостила по неделе; у Аркадия время от времени возникали „романсы“, как он их обозначал, но вскоре он начинал вздыхать, что эта самая Света (Иветта, Ася, Римма, а то еще, помню, была удивительно красивая девушка с не менее удивительным именем – Мурчик) ничего не понимает ни в хронофизике, ни вообще, и говорить с ней до того скучно – сил нет. Правда, он тут же, из чувства справедливости, сообщал, что зато у нее имеются серьезные достоинства: например, глаза у нее необыкновенные, или она музыку любит, или „плавает, как бог“ (это Мурчик – она и вправду здорово работала кролем), – но вскоре девушка со всеми своими достоинствами незаметно исчезала. Только к Нине Аркадий с самого начала относился иначе – уж не потому ли, что она все же разбиралась в хронофизике? И то вот Нина считала, что он не всерьез… А наверняка всерьез, всегда всерьез была хронофизика, и это у нас с Аркадием было общее и главное.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал я Линькову в заключение, – но я совершенно уверен: Аркадий ничего от меня не таил. Мы ведь с ним встретились в восемнадцать лет, на первом курсе физмата, и с тех пор расставались всего на два года, так что я все основное в его жизни знаю.

– Кроме последнего периода, – задумчиво отметил Линьков.

– Да этот последний период – всего месяц с небольшим? – досадливо сказал я. – Ну что могло случиться за такой короткий срок?

– Мало ли что! – отозвался Линьков. – Иной раз за полчаса такое успевает случиться – год не распутаешь!

Конечно, он был прав. Но я опять ощутил тоску и усталость, коньяк перестал действовать, и разговаривать мне становилось все труднее.