– А что может быть другое?.. Больше ему вроде бы не с чего… – Эдик сдвинул густые пшеничные брови, пытаясь что‑то сообразить. – Вы что имеете в виду?

– Ничего конкретного. Я просто не считаю, что вопрос решен. Есть факт смерти, а все остальное неясно. Как, почему, отчего, что… и так далее. Это еще надо докопаться…

Это слово пришлось Эдику явно по душе.

– Докопаться – это вы правильно! Докопаться обязательно следует! Вопрос только, в каком направлении.

И вдруг его осенило.

– То есть вы думаете, что совсем ничего не известно? – спросил он в радостном ожидании.

– Именно вот, – подтвердил Линьков.

– Ну, тогда… – выдохнул Эдик, восторженно глядя на Линькова. – Великое все же дело – специальность! Я вот не додумался, а вы – в два счета! Кого на примете держите? Поделитесь, нам же вместе работать, если такие дела! Сейчас материалы подымем, документики проанализируем, факты перепроверим будь здоров! Верно?

– Верно, – вздыхая, сказал Линьков, – только ни до чего я пока не додумался, это вы преувеличиваете. Я же вам говорю – вопрос абсолютно неясен.

– Усвоил, – разочарованно проговорил Эдик, выслушав соображения Линькова. – Факты действительно не те… Но все равно ведь ничего не известно?

– Все равно, – согласился Линьков.

– Тогда докапывайтесь! – милостиво разрешил Эдик. – А моя поддержка вам обеспечена. Со Стружковым вы уже предварительно побеседовали? Значит, прямая вам дорога к расчетчикам, к Ниночке! – Он заговорщически подмигнул.

Линьков медленно поднялся. Не хотелось ему идти к этой ослепительной Ниночке и вообще хотелось сейчас одного – сидеть на берегу реки. Пускай даже рыба не ловится, пускай себе гуляет, только бы сидеть в утренней тишине, блаженно жмурясь и вдыхая речную прохладу…

Линьков повернул за угол и, вздохнув, взялся за ручку двери с табличкой «Расчетный отдел».

Комната была надвое перегорожена вычислительной машиной. Вдоль стен ютились небольшие подручные ЭВМ, тянулись панели с окнами осциллографов над рядами сверкающих клавиш. Работало здесь не меньше двенадцати девушек, и все они наперебой закричали в ответ Линькову, что Берестова сейчас придет. Линьков решил было подождать ее здесь, но девушки так откровенно глазели на следователя, так активно пересмеивались и перешептывались, что он минут пять покрутился на стуле, делая вид, что углубленно изучает записи в своем блокноте, а потом не выдержал и встал.

– Пойду пока по другим делам, – загробным тоном сообщил он. – Если встречу Берестову, как мне ее распознать, не подскажете?

– Она такая высокая… Волосы темные… Длинные, прямые, до плеч… Что ты, до лопаток! – все так же наперебой защебетали девушки. – Белый свитер, синяя юбка… глаза серые… Зеленые у нее, ты что?!

А рыженькая малышка, продолжая бойко стучать по клавишам перфорирующего устройства, похожего на швейную ножную машину, пропищала:

– Да вы ее сразу распознаете! Будьте спокойны! Это ж Берестова, а не кто еще!

Оказалось, что рыженькая права. Линьков увидел Нину Берестову сразу, как вышел в коридор, и сразу понял, что это и есть Нина Берестова, а не кто еще. Не понадобилось даже замечать, что на ней белый свитер и синяя юбка. А волосы были, может, и действительно темные, но они сверкали, отливали бронзой в лучах солнца, наискось пересекавших просторный коридор. Девочки, наверное, точно обрисовали, и Нина была высокая, но долговязому Линькову она показалась… ну точь‑в‑точь такой, какой следует быть девушке.