|
А жених—от мало того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее—то что навешано, в городских головах сидел, в Питер ездил; у царя во дворце бывал. Наш—то хоть и спесив, да Снежковым на версту не будет. — Снежковых разве жених—от? — спросил Матвей.— Не самарский ли? — Самарские, по всей Волге купцы известные,— отвечал Чалый. — Куда ж ему в зятья к мужику идти,— сказал Матвей,— у него, братец ты мой, заводы какие в Самаре, дома, сам я видел; был ведь я в тех местах в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не пойдет такой зять к тестю в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой женой, да еще с такой раскрасавицей, в наших лесах да в болотах жить! Сильней и сильней напирал Алексей острым резцом на чашку, которую дотачивал. В глазах у него зелень ходенем заходила, ровно угорел, в ушах шум стоит, сердце так и замирает. Тогда только и опомнился, как резцом сквозь чашку прошел. — Что это ты, Алексей? — с усмешкой спросил его вертельщик Петруха.— Сквозь прорезал. — Сорвалось! — сквозь зубы молвил Алексей и бросил испорченную чашку в сторону. Никогда с ним такого греха не бывало, даже и тогда не бывало, как, подростком будучи, токарному делу учился. Стыдно стало ему перед токарями. По всему околотку первым мастером считается, а тут, гляди—ка, дело какое. Зашабашили к обеду. Алексею не до еды. Пошел было в подклет, где посуду красят, но повернул к лестнице, что ведет в верхнее жилье дома, и на нижних ступенях остановился. Ждал он тут с четверть часа, видел, как пробрела по верху через сени матушка Манефа, слышал громкий топот сапогов Патапа Максимыча, заслышал, наконец, голос Фленушки, выходившей из Настиной светлицы. Уходя, она говорила: "Сейчас приду, Настенька!" — Флена Васильевна,— отозвался с лестницы Алексей. Она взглянула вниз, опершись грудью о перила и свесив голову. — Что ты какой?— спросила она вполголоса.— Сам на себя не похож? — Сойди на минуточку,— сказал Алексей.— Здесь в подклете нет никого — все обедают. Фленушка сбежала в подклет. — Бог тебе судья, Флена Васильевна,— сказал Алексей.— За что же ты надо мной насмеялась?.. Ведь этак человека недолго уморить! — С ума, что ли, спятил? — спросила Фленушка.— Чем я над тобой насмеялась? — Какие речи ты от Настасьи Патаповны мне переносила?.. Какие слова говорила?.. Зачем же было душу мою мутить? Теперь не знаю, что и делать с собой — хоть камень на шею да в воду. — Да ты белены объелся али спьяну мелешь сам не знаешь что? — сказала Фленушка.— Да как ты только подумать мог, что я тебя обманываю?.. Ах ты, бесстыжая твоя рожа!.. За него хлопочут, а от него вот благодарность какая!.. Так ты думаешь, что и Настя облыжные речи говорила... А?.. — От Настасьи Патаповны доселева я никаких речей не слыхивал,— молвил Алексей.— С тобой у меня разговоры бывали!..— Вспомни—ка, что ты мне говорила, а вот — готовят пиры, жениха из Самары ждут. |
