|
— Поразговори ты ее,— говорила Аксинья Захаровна,— развесели хоть крошечку. Ведь ты бойкая, Фленушка, шустрая и мертвого рассмешишь, как захочешь... Больно боюсь я, родная... Что такое это с ней поделалось — ума не могу приложить. — Ничего, Аксинья Захаровна,— молвила в ответ Фленушка.— Не беспокойтесь: все минет, все пройдет. — Дай—ка бог, дай—ка бог,— вздохнула Аксинья Захаровна и пошла из Парашиной боковуши. Фленушка, подойдя к Настиной светелке, постучалась и, точно в кельях, громко прочитала молитву Исусову. Услышав Фленушкин голос, Настя отомкнулась. — Я к тебе ровно к старице в келью, с молитвой,— смеясь, сказала Фленушка.— Творить ли метания перед честною инокиней, просить ли прощенья и благословенья ? — Тебе, Фленушка, смехи да шутки,— упрекнула ее, обливаясь слезами, Настя.— А у меня сердце на части разрывается. Привезут жениха, разлучат меня... — Ну, это еще посмотрим, разлучат ли тебя, нет ли с Алешкой,— молвила Фленушка.— Всех проведем, всех одурачим, свадьбу уходом сыграем. Надейся на меня да слушайся, все по хотенью нашему сбудется. — Ах, Фленушка, Фленушка... и хотелось бы верить, да не верится,— отирая слезы, сказала Настя.— Вон тятенька—то как осерчал, как я по твоему наученью свысока поговорила с ним. Не вышло ничего, осерчал только пуще... — А зачем черной рясой пугала? — возразила Фленушка.— Нашла чем пригрозить!.. Скитом да небесным женихом!.. Эка!.. Так вот он и испугался!.. Как же!.. Властен он над скитами, особенно над нашей обителью. В скиту от него не схоронишься. Изо всякой обители выймет, ни одна игуменья прекословить не посмеет. Все ему покоряются, потому что — сила. — И сама не знаю, как на ум мне взошло про черничество молвить,— сказала Настя. — А ты вот что скажи ему, чтобы дело поправить,— говорила Фленушка.— Только слез у тебя и следов чтобы не было... Коли сам не зачнет говорить, сама зачинай, пригрози ему, да не черной рясой, не иночеством... — Чем же? — спросила Настя. — Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да "уходом" за него и уйду... Увидишь, какой тихонький после таких речей будет... Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не сробей, смело говори да строго, свысока. — Хорошо,— сказала Настя,— хоть и жалко мне его, тятеньку—то. Ведь он добрый, Фленушка. — А Алешку—то разве не жалко? — прищурив глаза, лукаво спросила Фленушка. — Ах, Фленушка!.. И его мне жалко... Рада жизнь отдать за него,— сказала Настя. — То—то и есть,— молвила Фленушка.— Коль отца пуще его жалеешь, выходи за припасенного жениха. — Нет, нет, ни за что на свете!..— с жаром заговорила Настя. |
