|
Да, бишь, я и забыла, что свадьбу—то без даров придется играть. А уж сидеть завтра здесь Алешке Лохматому, целовать долговязому красну девицу... — Полно, Фленушка. — И в самом деле: полно,— сказала Фленушка.— Спать пора, кочета (Петухи. ) полночь пели. Прощай, покойной ночи, приятный сон. Что во сне тебе увидать?.. — Ничего не хочу,— ответила Настя. — Не обманешь, Настасья Патаповна,— сказала, ложась в постель, Фленушка,— Алешку хочется. Ну, увидишь, увидишь... Прощай. * * * На другой день поутру сидел Патап Максимыч в подклете, с полу до потолка заставленном готовою на продажу посудой. Тут были разных сортов чашки, от крошечных, что рукой охватить, до больших, в полведра и даже чуть не в целое ведро; по лавкам стояли ставешки, блюда, расписные жбаны и всякая другая деревянная утварь. У входа в подклет старый Пантелей бережно укладывал разобранную посуду по щепяным коробам, в каких обыкновенно возят ее по дорогам и на судах. Алексей также в подклете был. Он помогал хозяину разбирать по сортам посуду и на завязанных Пантелеем коробах писал помазком счет посуды и какого она сорта. Сортировка деревянной посуды самое важное дело для торговца. Тут нужны и внимание и верный, опытный глаз, а главное — точность; без того торговец как раз может ославиться. Обложится как—нибудь — и пронесут худое слово по пристаням и базарам: у такого—то—де скупщика в первый сорт всякую дрянь валят. Прежде Патапу Максимычу в этом деле старик Савельич помогал. Прожил он у него в дому, не мало, не много, двадцать годов и по токарной части во всем заменял хозяина. Верный был человек, хозяйское добро берег пуще глаза, работники у него по струнке ходили, на его руках и токарни были и красильни, иной раз заместо Патапа Максимыча и на торги езжал. Души в нем не чаял Чапурин, и в семье его Савельич был свой человек. Да вот перед самым Рождеством, надо же быть такому греху, бодрый еще и здоровый захирел ни с того ни с сего да, поболев недели три, богу душу и отдал. Много тужил по нем Патап Максимыч, много думал, кем заместить ему Савельича, но придумать не мог. Народ, что у него работал, не сподручен к такому делу: иной и верен был и человек постоянный, да по посуденной части толку не смыслит, а у другого и толк был в голове, да положиться на него было боязно. Заметив, что Алексей Лохматый мало что точит посуду, как никому другому не выточить, но и в сортировке толк знает, Патап Максимыч позвал его к себе на подмогу и очень доволен остался работой его. Так у Алексея дело спорилось, что, пожалуй, не лучше ли, чем при покойнике Савельиче. Разборка кончалась. Оставалось сотни три—четыре блюд перебрать, остальное было разобрано, Пантелеем уложено и работниками вытащено в сени либо сложено на дровни, чтобы завтра же, до заревых кочетов, в Городец посуду везти. — Ну, Алексеюшка,— молвил Патап Максимыч,— молодец ты паря. И в глаза и за глаза скажу, такого, как ты, днем с огнем поискать. Глядь—ка, мы с тобой целу партию в одно утро обладили. Мастер, брат, неча сказать. — Спасибо на добром слове, Патап Максимыч. Что смогу да сумею сделать — всем готов служить вашему здоровью,— отвечал Алексей. — А я вот что, Алексеюшка, думаю,— с расстановкой начал Патап Максимыч. |
