Ильдирим спросила себя, как объяснить, что эта жалкая, но много лет стабильно державшаяся женщина в течение последних недель так стремительно катилась в пропасть. У нее побежали по спине мурашки, когда в голову пришло банальное объяснение: причиной этому она, Ильдирим. Несчастная женщина потеряла Бабетту, впрочем, вполне заслуженно. Но почему ей прежде никогда не приходило в голову, что старой Шёнтелер это причиняет боль?

Ильдирим отпирала дверь своей квартиры и размышляла, не вызвать ли неотложку. Не оставила ли она утром открытой спальню? Но нет.

– Ты уже пришла? – Бабетта вышла из спальни босая, в белье. – Я не знаю… Когда я пришла из школы, она уже так сидела. Тогда я просто забралась в постель… – Она бросилась в объятья к Ильдирим. – Я схожу вниз еще раз, сейчас схожу. Твоя постель пахнет тобой.

Ильдирим купалась в любви ребенка и казалась сама себе отвратительной эгоисткой.

– Я с раннего утра была на работе, – сообщила она, – поэтому и уйти смогла раньше… Я плохо спала ночь… – Ей не хотелось рассказывать про тот пронзительный внутренний голос, который твердил ей всю ночь, что она совсем одинока.

Бабетта оделась.

– Ты можешь еще побыть у меня, – беспомощно сказала турчанка. Она даже не успела снять пальто.

Бабетта покачала головой:

– Сейчас я позвоню в управление по делам молодежи. Расскажу, какая я несчастная дочь. Тогда они опять позволят мне жить у тебя.

Ильдирим не нашлась, что сказать. Впервые она почувствовала силу, исходившую от Бабетты.

У двери девчушка еще раз обернулась:

– Теперь можешь дрочиться опять, – хихикнула и исчезла.

Ильдирим прижала ладони к ушам. Звук сделался тише.

Тут позвонил Тойер.

Комиссара, в свою очередь, опять спугнул телефон – Хафнер.

– Я думал, вы давно на службе!

– Пока еще нет, – ядовито возразил Тойер.

– Мы все на точках, уже давно…

– У тебя есть что‑нибудь, Хафнер? Или опять ничего?

Кое‑ что было. Выслушав информацию, Тойер поехал с головокружительной скоростью сорок километров в час в «Гейдельберг‑Центр», где ждали его ребята.

– Письмо, которое Хафнер вытащил из почтового ящика Зундерманна, отправила Обердорф. У студента с ней явно что‑то было, я не ошибся. – Такая фраза в собственных устах немного смутила Тойера. Он еще раз посмотрел на аккуратно исписанный листок. «О, если бы мне еще хоть раз почувствовать строгость твоих нежных рук. Строгость взыскательного мастера, несущего форму и жизнь неодушевленной глине. Еще лишь раз: быть в твоей руке». Он с омерзением потряс головой и крикнул: – Где же застряла Ильдирим? Представители прокуратуры должны хоть раз посмотреть, в каком дерьме нам приходится копаться. Может, хотя бы тогда они перестанут бубнить нам про законы! – Впрочем, он взял себя в руки и продолжил уже спокойно. – Я не был уверен. Думал, что он, говоря о превращении профессорши в свинью, намекал на то, что провел ее с фальшивой картиной. Я думал, что он просто неточно выразился – не в свинью, а, скажем, в ослицу. Но мальчишка все имел в виду в буквальном смысле. Мальчишки всегда выражаются буквально.

– Что будем теперь делать? – спросил Лейдиг. – У нас достаточно доказательств, что Вилли написал поддельную картину для Зундерманна. Мы знаем, что возник треугольник. У профессорши Обердорф имелся мотив для убийства Вилли. Лондонцы забрали назад свое заключение о подлинности.