– Генерал! – возражал ему тогда майор Василивич. – У нас двадцать процентов перебежчиков. Это очень много. Наверное, самый высокий процент среди всех прочих служб.

– Мы занимаемся трудным делом. Сейчас уже нет таких мужиков, как раньше.

– Позволю себе с вами не согласиться. Вы забираете пятнадцатилетнего мальчугана из школы и говорите его родителям, что его отобрали в олимпийскую команду или еще какую нибудь аналогичную ложь, и они беспокоятся. И он начинает беспокоиться, и в один прекрасный день он либо бежит на Запад, либо дезертирует.

– Этих щенков мы вешаем!

– Позвольте задать вам вопрос – от ответа будет зависеть моя жизнь. Когда на Запале у нас вдруг случается прокол и кто нибудь из наших бежит в «Подсолнух» к американцам, что происходит?

Генерал Деня тогда только плечами пожал, не понимая, к чему клонит его хитроумный помощник.

– Я делаю определенную пометку в досье, – сказал ему тогда Василивич.

– Ну и что? – нетерпеливо спросил Деня.

– Вы когда нибудь загадываете в ящик с этими досье?

– Нет. Я ненавижу разбирать бумажки! – ответил генерал Деня.

– Папки с личными делами перебежчиков и погибших при исполнении задания стоят в одном шкафу. Папок с делами перебежчиков в восемнадцать раз больше, чем папок с делами погибших. То есть мы сами наносим себе вреда почти в двадцать раз больше, чем капиталисты – нам.

– Гммм, – подозрительно буркнул тогда Деня.

– Я прошу только об одном: пусть уж лучше капиталисты ублюдки нас уничтожат, чем мы сами себя уничтожим.

– Что ж, будь по твоему, раз ты говоришь, что от этого зависит твоя жизнь, – согласился Деня.

В течение первого года случаи дезертирства резко сократились, а о перебежчиках на Запад и вовсе забыли. Василивич создал в группе такую атмосферу, когда каждый боец был уверен, что нигде в мире он не получит больше почестей и материального вознаграждения. То, что в обществе достигалось принуждением и пропагандой, в «Треске» удалось достичь усердной службой и наградами.

В здании на площади Дзержинского скоро стали шутить, что, мол, следующим шагом в «Треске» будет выплата дивидендов по акциям и раздача цветных телевизоров.

Но шутить перестали после того, как небольшое подразделение «Трески», оказавшись отрезанным от групп поддержки и имея перед собой в сорок раз превосходящие числом силы противника, сражались до последней капли крови в горах Греции, невзирая на щедрые посулы, сопровождавшие предложение командиров «Подсолнуха» перейти на сторону американцев.

Василивич устроил в честь павших бойцов пышную церемонию в штабе. Если бы в зале стоял алтарь с крестом, а не бюст Ленина, эту церемонию можно было бы назвать мессой.

И все тот же Василивич поддерживал дух мирного сосуществования с «Подсолнухом», почти дружеские отношения между двумя командами, которые вели друг за другом пристальное наблюдение, кружа по пятам своих противников по всей Европе. И тот же Василивич в тот самый день, когда руководство ЦРУ отдала приказ личному составу «Подсолнуха» сдать табельное оружие, провел сокрушительный рейд по всему континенту.

Изуродованные трупы американцев, в том числе и тело несчастного Уолтера Форбиера, переправлялись домой в закрытых гробах, – и вдруг КГБ перехватило странную шифровку: «Могло быть хуже. Нас могли застукать на грязных шутках».

Это была шифровка, посланная в Вашингтон неким высокопоставленным чиновником государственного департамента, и Василивич, прочитав ее, подумал тогда: «Возможно, мы сражаемся с безумцами».