– Ты самая красивая, Светочка! И среди нас, и вообще.

– А мама? Ведь мама тоже красивая? – требовательно уточнила дочка.

– Мама – самая красивая среди взрослых, правда, Марин?

Жена выглянула в гостиную с кухни, в фартуке, с полотенцем в одной руке и мокрой тарелкой в другой. Стояла и смотрела на них обоих, таких разных и таких похожих.

Но не улыбалась.

Ронсону он позвонил через два дня, когда агент, ни слова не доложивший о переговорах мистеру Круксу и – уж конечно же, Миньковски, – начал крепко нервничать. Хорошего шампанского в Хориве не сыскать, таблетки тоже на исходе, а русский на связь так и не выходил. Передумал? Самого арестовали, как-то вычислив измену? Перекинули на другой фронт работы и теперь не может достать карты? Чёрт, а ведь придётся ещё оправдываться за гибель трёх наёмников, но это-то самое простое: погибли, да и всё. Война же.

Сиди и гадай на кофейной гуще, Том. Сиди и гадай…

– Добрый день, мистер Ронсон. Это… ваш собеседник из Нижних Каменок. Мы ещё упражнялись в стрельбе по тарелочкам. Надо поговорить.

Обтекаемо излагает, в расчёте на свою и чужую прослушку, это правильно. На самом деле Ронсон узнал Дмитрия по голосу с первых слов, было в его выговоре что-то запоминающееся.

– Узнал. Можно и поговорить. Ваши фотографии готовы?

– Так точно. Скажите почту, я переброшу.

Так-так, значит всё без срывов: не дурак же этот русский, понимает, что ни паспортов, ни денег, ни помощи в эвакуации из Кавино без секретных материалов не будет. Значит, карты уже у него или скоро будут.

Ронсон беззвучно кривлялся, стараясь, чтобы его очевидная радость не была услышана собеседником.

– Почта простая. Ронсон, «а» коммерческая, инвест, точка, коммон, точка, орг. Латинскими, разумеется, буквами.

– Записал. Понятно, что не на фарси. Давайте так: из города я пока выехать не смогу, вам придётся привезти деньги… Кстати, вы уточнили сумму?

– Да. Сто десять тысяч гринбеков, это потолок.

– Окей. Привезти деньги в город, наличными, сразу с документами для меня и семьи. Будете здесь, наберите этот номер и скажите адрес встречи.

Ронсон ходил по номеру гостиницы, где все члены миссии жили который месяц, с трубкой возле уха, и свободной рукой трогал, переворачивал полотенца, книги, включал и выключал свет во время разговора, зачем-то открыл дверь в ванную, поглаживая длинную изогнутую ручку, потом со щелчком захлопнул.

Вёл себя как девочка-подросток при разговоре о первом свидании.

– Олл райт. Паспорт, деньги, звонок, встреча. Но – приходите один, это важно. Я знаю, что вас везде сопровождают бойцы подразделения, постарайтесь избавиться.

– Не учите отца… детей делать. Да, мистер Ронсон, разумеется, мистер Ронсон.

– Кстати, а зачем вам наличка? В Германии это неудобно. Может быть, карточки? Две-три карты хороших банков, оформить это несложно, а вам потом будет проще.

– Кое-какие долги, мистер Ронсон. Надо отдать долларами, да и я больше доверяю бумажным деньгам. Небольшой закидон, признаю, но так уж вышло.

– Как хотите. До связи.

– Рад был слышать. Ещё больше рад буду встрече!

Вечерний Кавино засыпал теперь быстро.

Куда-то разъехались, рассосались, пропали группки золотой молодёжи, рестораны теперь закрывались один за другим, а те, кто ещё работал, всё чаще превращались в кафе для людей иного толка, чем увешанные золотом гикающие бандиты и их подружки, с длинными ногами и остановившимся взглядом бракованной Барби.

Люди, как и в забытые советские времена, ходили в кафе отдохнуть, отключиться на время от суровой реальности, послушать хорошую музыку – где в записи, а где и в исполнении немногих оставшихся ансамблей.