Иванов прошёлся по кабинету, потом остановился и посмотрел на Ватника в упор:

– Вот я не первый раз в горячих точках. И на Донбассе бывал наблюдателем, и ещё… А сейчас для себя сформулировал – завидую я вам. Просто завидую. Начал понимать комсомольцев, тех ещё, первых лет пятилеток, настоящих. У нас мало кто так умеет, как вы. Деньги, должности, жизнь сытая… Налажено всё, хоть и проблем куча. Но войны-то нет. Нашими в том числе стараниями нет, и это хорошо, конечно. А у вас она – есть, и вы, ребята, герои. Без всякого пафоса говорю. Герои. Спасибо.

20. Гладко было на бумаге

Где-то недалеко пели.

Слаженно, негромко, стараясь не помешать спящим, занятым своими делами, просто читавшим книжку, в конце концов, – ценили редкие минуты отдыха. Они могут оказаться последними в этой жизни.

Знать не можешь

Доли своей,

Может, крылья сложишь

Посреди степей…

Это и пели. На войне вообще редко вспоминают о современной эстраде, куда-то деваются бормочущие о сложной жизни с травой на кармане рэперы, запилы и взвизги псевдо-металлических товарищей с длинными волосами, тумц-тумц девочек с пустыми глазами и прочие изыски культурной отрыжки. А вот песни военные, честные, словно сами собой всплывают в памяти. Странно, но факт. Хотя… Может быть, и не странно: слова в песне нужны, слова. Настоящие.

Даже Юре Хою они иногда удавались, а что уж говорить об авторах, писавших под теми, немецкими ещё, бомбами и снарядами.

Дмитрий проснулся на узкой койке у себя в расположении. Дрона, соседа по комнате и негласного телохранителя, не было. То ли вышел куда-то, то ли ещё не отпустили безопасники, которым группа бойцов едва не сорвала спецоперацию с Ронсоном.

В приоткрытую дверь заглянул Алихан, молча широко улыбнулся, блеснув белоснежной улыбкой и показал командиру большой палец: круто, мол. Интересно, что Иванов вчера про него сказал: из всего бывшего взвода Ватника только чеченец отказался подозревать его в предательстве. Сказал «не верю!» и всё тут. Чтобы он не предупредил Разина о слежке и готовящемся задержании в фотостудии, бойца заперли на гауптвахте – бывшем складе овощей при столовой общежития. Судя по тому, что выпустили, остальные мужики тоже уже здесь, в расположении.

Дмитрий прислушался: да, пел-то Север, значит, точно все на месте.

– Что, бойцы невидимого фронта, никого не помяли? Верить надо командиру… – когда Ватник зашёл в комнату, песня стихла. Север отложил гитару, Дрон и Геша собрались уже вскочить, приветствуя. – Да сидите, сидите. И вы правы были, подозрительно всё выглядело.

– Иванов уже рассказал, – проворчал Геша. Шишка на лбу, и правда, знатная. Переливается уже красным в синее. – Мог бы и ты предупредить. Бензин бы не жгли, да и… Целее были бы.

– Не мог, – отрезал капитан. – Поверь и сейчас на слово: не мог. Не из-за недоверия, какое оно, к чёрту… Прости Господи. Под пулями одинаково ходим, в этом все равны. Сам дал обещание молчать, вот и так. Всё, вопрос закрыт. Врагу мозг запудрили, теперь надо, чтобы их разведка полностью поверила. К Виноградному и по фейковому, и по реальному планам идут две колонны техники. Только они ждут, что наши станут в глухую оборону, а на самом деле…

Бывает так: словно для пущего драматизма именно в этот момент начала работать чужая артиллерия. Глухо, как начинающийся гром – хотя откуда он, небо за окном сплошная лазурь, – ударили в ответ и наши. Почти сразу.

Канонада нарастала. Позвякивали заклеенные крест-накрест полосками бумаги стёкла, даже сама земля под зданием, казалось, вздыхала, раздуваясь и опадая от близких уже взрывов.