– Что ж вы так, Казимир Ильич… Денег не хватало – это я могу понять: у нас, на Востоке, тоже рыночная экономика и повальный капитализм. Но столько жертв ради сраного коттеджного посёлка, да и тесная дружба с нахлами вас как-то… не украшает.

Иванов адски устал за эти дни, только этим и можно объяснить дальнейшее. В кабинет Алексеева вошли Звягин и Венич. Замнаркома лично убедился, что оцепление плотно блокирует здание, и присоединился к командиру. Народный комиссар был в ярости, копии документов на Алексеева ему уже показали, поэтому ни в выражениях, ни в жестах он не стеснялся.

Не умеют военные люди в такие моменты изъясняться на русском литературном.

– Что ж ты, блядина такая, выкидыш ишачий, мудачина, натворил? – с порога заорал он на спокойно улыбавшегося Алексеева. – Мы с тобой пятнадцать лет знакомы, пидор гнойный, ебит тебя в ноздри!

Венич решил не вмешиваться, а вот Иванов мягко придержал раскрасневшегося орущего наркома, не пустив его ближе к Алексееву: свернёт ещё шею бывшему другу, а рано.

– Тише, тише… Арестованный ответит по всей строгости, а вот бить его пока не надо. Хотя, конечно, да. Гондон ещё тот.

Теперь уже точно бывший полковник, погоны которому с формы Иванов вырвал с мясом первым делом, продолжал улыбаться. Потом охнул, навалившись грудью на стол, едва не свалив пару служебных телефонов – в том числе прямой с Бунчуком:

– Сердце, блин… Лекарства. В ящике лекарства…

Один из конвоиров откинул его обратно на спинку кресла, второй приоткрыл ящик и вытащил пузырёк валидола – жестяную трубку, сработанную по советским ещё стандартам. В Песмарице до сих пор не редкость.

– Пусть пьёт, – разрешил Венич. – Нам эта гнида живой нужна, а то загнётся ещё. Но врача позовите, на всякий случай.

Охранник встряхнул полупустую трубку, высыпав на ладонь пару таблеток. Сунул в рот Алексееву, тот промычал что-то в ответ. Потом дёрнулся несколько раз, неловко схватился за край стола, скрежетнув по полировке ногтями и оплыл в кресле.

Иванов рванулся к столу, Венич уже тянул трубку из кармана вызвать врача, но было поздно – Казимир Ильич сбежал подальше. Настолько далеко, что ни один суд не дотянется, кроме, пожалуй, Божьего.

– Просрали фигуранта, – негромко сказал Иванов, пощупав пульс: нет его, оттянув веки и заглянув по очереди в оба полуприкрытых глаза Алексеева. – Как есть просрали…

Замок в двери камеры лязгнул.

С трудом подтянув под себя опухшие скованные ноги, Дмитрий попытался сесть, спросонья хлопая глазами. Внеочередной допрос? Или… Кончать его решил Алексеев, сука позорная?

На пороге стоял Максим Александрович. Недавно гладко побрившийся, в костюме с ослепительно белой сорочкой и галстуком. Аромат дорогого парфюма пробивался даже через вонь от ведра, да и амбре от самого Разина – сколько уже не мылся.

– А что? Почти курорт, – ухмыльнулся Иванов. – Девочки, танцы, вечерний бокал кюрасао с соломинкой.

Разин молчал. Чёрт его знает, если Алексеев всех убедил, что он шпион и бандит…

Максим Александрович подошёл ближе, стараясь не наступать на наиболее загаженные места пола:

– Есть мнение, Дмитрий Васильевич, лишить вас столь замечательного места отдыха. Насильно, так сказать, заставить вас расстаться.

– Алек… кх… Алексеев, – с трудом выговорил Ватник.

– А он умер, – с досадой сказал Иванов.