– Малой, тебе кашу брать? – это Петрович пацану без ноги, Толику. – С маслом. В твоём возрасте полезно, от неё силы прибавляются.

Толик в ответ буркнул что-то. Мол, на хер ему теперь силы.

– Вот-вот, на него! У меня дед без обеих ног с Отечественной пришёл, по колено, на деревяшах ходил. Это ему четверых детей заделать никак не помешало, – засмеялся Петрович. Потом охнул и ощупал лицо. Ожог заживал плохо, смеяться-то не стоило, кожа натягивается.

– Мить, ты кушать будешь? Я тебе бульона принесла, куриного. Мяска, яйца варёные… – Марина рядом, оказывается, сидела. Ждала, не будила, не трогала. Продукты уже на тумбочке все, а она сидит на стуле рядом с койкой и молчит.

– Привет, любимая! Конечно, буду, – Дмитрий сел кое-как, помогая себе здоровой рукой. В голове крутанулась было карусель, в глазах пронёсся вихрь чёрных жирных точек, но быстро прошло. Права Алла, скоро и вставать уже можно будет.

Жена посмотрела на него молча. Он разглядывал любимое лицо, замечая две новые морщинки на лбу, усталые синеватые тени под глазами. Да и сами глаза запали, смотрели теперь словно изнутри, из глубины нового знания и новых печалей.

– К деду в дом снаряд попал… – Дедом она вместе со Светочкой за глаза звала Василия Ивановича, в глаза свёкра, понятное дело, по имени-отчеству.

Ватник аж подскочил на койке, но она всполошилась, начала укладывать обратно:

– Лежи, лежи! Всё в порядке, не в его квартиру! Даже не в их подъезд. Нормально с ним всё, не волнуйся.

В подвал патриот песмарийской государственности и культуры при обстрелах не спускался принципиально, это Дмитрий узнавал от соседей, поэтому он и подскочил сейчас как ошпаренный.

– Тряхнуло, на кухне стекла вылетели, а так с ним-то всё хорошо. – И тут же без перехода, как умеют только женщины: – Слушай, ну давай уедем отсюда, а? Подлечит тебя эта корова, вещи соберём и – куда скажешь: хоть в Россию, хоть в Польшу. Да хотя бы в Грузию, я буду в огороде возиться, а ты мандарины собирать. Всё лучше, чем в этом аду… Ведь ты ж при смерти был, мне медсёстры всё рассказали!

Он отпил бульон. Вкусно, особенно если куриное мясо вприкуску. И яйца в соль макать целиком, как на пасху – только там крашеные, разбивать надо скорлупу, а здесь очищенные лежат, ждут.

– Мы уже сколько раз говорили. Нигде нас всерьёз не ждут. Нигде. В России приютят, но это не то, это как к близкой родне в гости приехать – не откажут и помогут, но со временем зададутся вопросом: вы, ребята, обратно когда? Пора и честь знать. Так что лучше и не привыкать жит на коврике в прихожей. Здесь наша Родина, здесь нам и жить. К тому же я – человек военный, как ты себе это видишь? Захотел – воюю, захотел – уехал, так что ли?..

Марина плакала. Беззвучно, не меняя выражения лица, просто по щекам пролегли две мокрые дорожки, стекая каплями на цветастое платье. Кап – и тёмное пятно. Ещё и ещё.

Дмитрий отставил термос и погладил её по руке. Слова сейчас лишние. Всё сейчас лишнее.

– Сдохнем мы все здесь, Мить…

– Марина, детка, ты ж понимаешь, мы победим! – неловко влез в разговор Петрович – койки-то все рядом, каждое слово слышно, но Дмитрий глянул на него: не лезь, мол. Пусть. Сами договоримся.

– Видишь, солнышко, как люди настроены! На победу. На то, чтобы свою жизнь здесь строить, как нам удобно. За то и воюем.

Ночью, когда и свет в палате давно выключили, сделав вечерние уколы, и даже бубнивший допоздна в коридоре телевизор, вокруг которого собирались ходячие раненые, замолчал, Ватника разбудил непонятный шум.

Сперва внизу взвизгнули тормозами сразу несколько машин, послышались хлопки дверей, громкий разговор, ожесточённый даже, на повышенных тонах.