– Что, Рома, посмотрим футбол? – спросил Евлампьев.

Ермолай стоял какое то мгновение неподвижно, затем поднял руку, провел ладонью по одной щеке, по другой, постоял еще и повернулся.

– Нет, я поеду, – сказал он, по прежнему старательно обходя глазами Евлампьева с матерью.Второй тайм посмотрю.

– Ой, я тогда тебе манника с собой дам,вскочив с дивана, метнулась на кухню Маша.– Подгорел, правда, но я его обскоблила,– кричала она уже с кухни, – и ничего, а по вкусу – так тает, любишь ведь манник.

Ермолай прошел мимо Евлампьева в коридор, в прихожую и сказал оттуда с резкостью:

– Нет, мам, не надо мне ничего, прошу тебя.

– Ну почему же уж не возьмешь, ну немного то? – с ножом в руке вышла из кухни Маша.

– Да нет же, ну нет, ну не надо же!..моляще воскликнул Ермолай и взглянул на нее, взглянул на Евлампьева и судорожно и кособоко как то дернул головой. – Пощел я.

Дверь он распахнул слишком широко и слишком снльно дернул ее обратно – она влупилась в косяк с такою силой, что повсюду по квартире зашуршало, посыпалось под обоями, и в комнате с громким треском обвалился со шва на потолке кусок штукатурки.

– Ты знаешь, почему он назанимал столько? – Евлампьев сел было на диван смотреть футбол, но глаза не глядели на экран, уходили от него, и он поднялся, прошелся по комнате, остановился у стола и стал, сам не замечая того, барабанить по нему пальцами.

– Он ей не говорил, что не работает.

– Ты думаешь? – недоверчиво оглянулась на него с подоконника Маша. Она подтащила к окну стул, взобралась с него на подоконник и провожала сейчас взглядом идущего двором Ермолая.

– Точно, точно. Девятьсот поделить на шесть – сто пятьдесят. Как раз его прежняя зарплата с премиями.

– О, идет как! – с сокрушенностью проговорила Маша. – Как пьяный. Чуть прямо в канаву не свалился.

Евлампьева это ее замечание заставило улыбнуться:

– А он в мать. Мать в ней любит купаться.

Маша его недослышала или не поняла.

– Когда уж трубы прокладывать будут, чтобы не ходить тут, как по стройке…– сказала она.

Ответа на эти ее слова никакого не требовалось, и Евлампьев промолчал, Маша вздохнула, нащупала ногой стул и слезла с подоконника.

– Ушел.

Она взяла стул и поставила его на

место к столу.Что ты про зарплату там говорил?

– Я говорю,– с нетерпеливостью сказал Евлампьев, – точно, что он ее не ставил о работе в известность. Девятьсот на шесть месяцев – получается сто пятьдесят, как раз его зарплата. Понимаешь?

– А, да да, смотри ка… В самом деле. Интересно…– в голосе у Маши появилось недоуменно удовлетворенное оживление. Любила она все таки загадочные всякие повороты. – А зачем ему, собственио, не говорить? – тут же спросила она.

– Ну у, зачем…– Евлампьев в общем то не задумывался над этим, лично ему все это было понятно как бы само собой. Та смутная догадка, мгновенно обратившаяся в уверенность, что вдруг мелькнула в нем, когда он хотел сказать Ермолаю про аппетиты, словно бы содержала в себе и это знание.

– Да видишь ли,– произнес он, продолжая барабанить пальцами по столу, – едва ли кому может понравиться, что взрослый мужик не будет носить домой деньги. Ну, и ей… Вспомни его рядом с нею, там, у подъезда, когда мы их встретили. И он по всегдашней своей привычке увиливать от всяких сложностей – он просто скрыл, что не работает. По всегдашней своей привычке…

– И влип в другие сложности,– сердито сказала Маша.