Наверное, мой тон всё же слишком напорист и груб, потому что я вижу в линии её искривлённых губ с усилием сдерживаемый слёзы. Не выдерживаю и загребаю руками, прижимаю к себе:

— Господи, Ева…

Не могу, не умею словами, поэтому руки выручают чаще всего. Но объятия — временное решение проблемы, как достучаться до её сознания, как?

— Ева, я говорил тебя тысячу раз и повторю снова: не придумывай угрозы. Их нет! — говорю шёпотом, чтобы быть максимально мягким.

Она некоторое время молчит, зарывая ступни в песок, пряча в нём пальцы, затем вдруг выдаёт:

— Я знаю, что ты сделал для меня… — всё ещё пытается казаться сильной.

— Что?

— Ты разрушил свою семью, чтобы помочь мне!

Бедная, бедная моя девочка. Её голова уже измучила её, придумывая всё новые и новые страхи. Беру в руки её лицо и заставляю смотреть в глаза, хотя самому трудно видеть её:

— Нет не поэтому. Я ушёл от Мел, потому что не любил, и наша с ней семья была жалким, далёким подобием того, что когда-то было и теперь есть у меня с тобой!

Евины губы кривятся, она больше не может сдерживаться, и первая слеза собирается огромной каплей на её нижнем веке.

— Я ушёл, потому что понял: жить так дальше бессмысленно — ни она не делала меня счастливым, ни я её. Да я вообще никого не делаю счастливым!

— Меня делаешь, — вспыхивает, и слёзы дождём.

Ева с силой обнимает меня обеими руками, прижимает лицо к груди и повторяет:

— Меня делаешь!

И я млею, хотя знаю, как мало истины в её словах. Но она сама в это верит, и мне хорошо. Настолько глубинно, что я даже прикрываю глаза: ради таких моментов и стоит жить. Не успеваю опомниться, как уже целую её лицо и честно признаюсь:

— Я только пытаюсь.

И по привычке меня тут же несёт дальше:

— А ты не позволяешь, не хочешь впустить меня полностью!

Чувствую, как напрягаются её плечи:

— Я не буду спрашивать, не буду! Не прячься! — прошу её.

Но она уже другая, уже юркнула в свою раковину.

— Ева, мы всё исправим. Повторим то, что было, но должны делать это вместе!

Её губы касаются моей ключицы. Это место особенное для меня, но в данную секунду она об этом не помнит.

— Тебе нужно кое-что понять, Ева, — наседаю.

Беру её руку и прикладываю к её груди:

— Как много здесь всего?

— Очень много, — выдыхает.

Отрываю её ладонь, целую и прижимаю к своему сердцу:

— Здесь — столько же, тут твоё отражение, Ева. Просто знай: мне страшно жить без тебя. Так же сильно, как и тебе без меня. Мы больше, чем просто пара, ты ведь знаешь. У тебя нет конкуренток, Ева. Больше того: их никогда не было!

— Раньше у тебя была совсем другая жизнь! До меня…

— Да, в ней не было тебя.

— Ты был обеспечен, известен, успешен, а теперь…

— А теперь я засыпаю, обнимая тебя. И просыпаюсь, чтобы обнять крепче.

— Ты живёшь вдали от своей семьи!

— Я живу в самом центре своей семьи, и сейчас буду целовать её губы!

Целую, но она выворачивается:

— Твой сын растёт без тебя!

А это удар в солнечное сплетение.

— Да, это так. Но, похоже, я с этим смирился, потому что дети — не главное в жизни мужчины.

— Что главное?

— Женщина.

— Какая?

— Ты.

— Почему твой мак выглядит иначе?

— Потому что я вывел «нашу» татуировку.