|
Вендрамин, со своей стороны, был не менее тверд. Ночные раздумья укрепили его в этих намерениях. Если бы этим поступком, связанным с предательством интересов Венеции, он мог разорвать невыносимые нуты, в которых держал его Мелвил, он пошел бы на это. Вендрамин сказал Лальманту, что без верной гарантии он не возьмется за дело, а такой гарантией ему послужила бы немедленная передача ему подлинных чеков после выполнения им задания, о чем он уже просил. Он уже готов был уходить, когда Виллетард объявил капитуляцию. – Если он придает этому такое значение, Лальмант, пусть поступает по своему. И Лальмант, выражая свое несогласие взглядом, был вынужден подчиниться. Когда в этот же день Марк Антуан явился в посольство узнать, завербован ли Вендрамин, испытывающий некоторое неудобство Лальмант хитро увел разговор в сторону. – Я не сомневаюсь, что он придет к этому, – сказал посол и сменил тему беседы. Посол смог упростить стоявшую перед Вендрамином задачу, дав ему связь с уцелевшим сообщником Сартони. Этот человек нашел еще двоих, которые согласились работать с ним. Но с тех пор, как участь их предшественников показала, каким ужасным риском это сопровождается, эти негодяи требовали очень значительных вознаграждений. Вендрамин счел посольство достаточно щедрым. Лальмант не скупился на предложения. Он не только предоставил необходимые средства на оплату предательства, но и без колебаний добавил пятьдесят дукатов в качестве чаевых, чтобы выручить из временного затруднения Вендрамина, в котором тот не постеснялся признаться ему. Из за этого, а также из за страстного желания заполучить обличающие его чеки, Вендрамин взялся за дело с рьяным и неутомимым усердием. Каждое утро, когда Джанетто – главный из нанятых людей приносил ему истрепанные листки с записями ночных трудов, он проводил несколько часов за тщательным нанесением чертежей на карту, приготовленную им для этого. Это, однако, не мешало ему продолжать поистине парад патриотического усердия во дворце Пиццамано, где он бывал почти ежедневно. Однако теперь мало что можно было поделать. Надежду тешили лишь упорные слухи, что, хотя Бонапарт и обладал сейчас огромной силой, хотя эрцгерцог Чарльз в Удине не прекращал своих воинственных приготовлении, переговоры о мире уже активно готовились. Вендрамин проявил проницательность, когда думал о предстоящих событиях, отказываясь разделить этот оптимизм. Он заявил, что ощутимая подпольная деятельность французов опровергает эти слухи. Венеция, напоминал он, полна французских агентов и французских пропагандистов, наносящих неисчислимый ущерб. Однажды, встретив в доме Пиццамано Катарина Корнера, он выразил определенное сожаление по поводу относительной нерасторопности инквизиторов. – Эта опасность, – заявил он, – возможно, даже более ужасна, чем пушки Бонапарта. Это – вторжение идей, незаметно разъедающих фундамент государства. Расчет проповедников Свободы, Равенства и Братства состоит в том, что, если венецианская олигархия не будет уничтожена силой оружия, она все равно падет жертвой якобинских интриг. Корнер заверил его, что инквизиторы отнюдь не безучастны или нерасторопны. Из отсутствия видимых свидетельств их деятельности вовсе не следует, что инквизиторы бездействуют. Но не в правилах Тройки оставлять отпечатки. Если бы те, кто несет ответственность за военные приготовления, были бы наполовину столь же деятельны, то республика сегодня была бы избавлена от угрозы. Вендрамин осудил такую скрытность в нынешних условиях. Предание широкой огласке деятельности инквизиторов должно оказаться действенным средством устрашения вражеских агентов. |
