|
-- Все же он был и остался маневровым работником -- составителем поездов. -- Варначат людишки, жить-то по-людски не живут. Дитям судьбы калечат". Калерия, удостоверившись, что муж ее не шутит -- всерьез хочет обрядить меня в парадный костюм, поддержала супруга: -- Что ж, по-родственному полагается всем делиться... А я ж, "язва болотная" -- по выражению бабушки, сроду и болот-то не видавший: горы у нас да скалы кругом, на родине-то, -- я ж страшно раним, потому как в деревенском сиротстве хлебом корен, в детдоме беспрестанно попрекаем за то, что государство меня поит, кормит, одевает, день и ночь думает обо мне, в окопах и госпиталях изношен до того, что нервы наголо, и начитан некстати, изображаю прическу на непутевой голове перед зеркалом, -- внятно так, раздельно произношу: -- Я до войны вором был -- беспризорничество вынуждало воровать... И потому -- ныне ворованным не пользуюсь. Капитана будто ветром смахнуло с кровати, он закружил по комнате, закачал половицы -- они же потолок. -- Ты что?! -- негодовал капитан и назидал в том духе, что все манатки -- немецкие, есть трофейное имущество, которое брошенное, которое купленное, которое просто победителям отданное!.. Из вороха тряпок, лежавших на столе перед зеркалом, я брезгливо, двумя пальцами поднял миленькие детские трусики с кружевцами и, кривя глаз и рот, начал измываться над соквартирантами: -- Да-да!.. Прибежала немецкая девочка лет трех от роду, а то и годовалая, сделала книксен: "Герр советский капитан! Я так вас люблю, что готова отдать вам все!" -- и великодушно сняла вот эти милые трусики... Капитан ушибленно дернулся, его скособочило, сломавшись в шее и пояснице одновременно, он рухнул задом на кровать, какое-то время глядел на опущенную голову Калерии. Она ни глядеть на него, ни шить не могла. -- В-во мерзавец! Во-о сволота!.. -- Иди-ка сюда, капитан, -- поманил я пальцем свояка. Он отчего-то завороженно пошел на мой голос -- колдун же я, колдун! Распахнув дверь в верхние, холодные, сени, я показал ему на воткнутый в стену бритвенно остро наточенный столярный топорик и медленно, сквозь зубы проговорил со всей ненавистью, какую нажил на войне, с бешенством, на какое был способен с детства: -- Еще одно невежливое слово, я изрублю тебя на куски и собакам выброшу... -- Осторожно, будто в больничной палате, я закрыл дверь и, обмерив взглядом оглушенного капитана -- все это комфортное жилище, добавил: -- Хотя такую падаль здешние собаки жрать не станут, разве что ростовские, под оккупацией человечину потреблявшие... x x x Выступление мое разбросало всех обитателей дома по углам и запечьям. С Калерией и с капитаном одновременно началась истерика. Капитан превзошел свою жену в визге, стенаниях, угрозах и жалобах, все напирал на то, что ни быть, ни жить ему здесь невозможно, чтоб все слышали и знали, как он страдает от поношений, как много терпит неудобств и несправедливостей. |
