."
А радио на стене все пело, все заливалось голосом Александровича:
"Тиритомба! Тиритомба! Тиритомба, песню пой, ое-е-ей".
Кастрюля вновь закипела, запузырилась, заплевалась через край. Я
накинул шинель и пошел за дочкой.
Состав еще стоял против окон. В раскрытых дверях, свесив ноги, тесно
сидели пленные и что-то ели из котелков. Не один я такой жалостливый жил в
здешней местности. В России любили и любят обездоленных, сирых,
арестантиков, пленных, бродяжих людей, не дает голодная, измученная родина
моя пропасть и военнопленным, последний кусок им отдаст. Вот еще бы
научиться ей, Родине-то моей, и народу, ее населяющему, себя жалеть и
любить.
Мне показалось, что из вагона, стоящего против нашей избушки, кто-то
мне помахал, и я, разом на что-то озлясь, сквозь стиснутые зубы выдавил:
-- Да поезжайте вы, поезжайте вы все отсюда поскорее.
Когда я тащил завернутую в старую шаль дочку, она, в папу нервная и
чутливая, уже каким-то наитием научившаяся угадывать мое настроение, не
тараторила, не рассыпалась стеклянными бусами смеха. Она крепко держалась за
мою шею, горячо дышала мне в ухо.
Состава на путях уже не было. Уехали немцы. Домой уехали. Горя на земле
убыло...
x x x
Спустя год после рождения дочери появился у нас сын. Если дочь была,
что обезьянка, резва и хулиганиста не по возрасту, то сын рос худеньким,
плаксивым, тихим.
Когда он рождался, на этот раз в родильном доме железнодорожной
больницы, я сохранял это дело в тайне, прежде всего в школе: молодой еще, за
партой сижу, а уже отец-героиня!
Ребята и девчонки в нашем классе были в большинстве вчерашние
школьники, поступившие на работу или не желающие учиться в нормальной,
дневной, школе оттого, что там "строже". Ко мне они относились как к дядьке
-- почтительно и в то же время насмешливо. Помогали мне с физикой,
математикой, геометрией и прочими тонкими науками, я же их выручал по
гуманитарным предметам, давал списывать диктанты. Хотя я и кончил шесть
классов черт-те когда и многое забыл, но вчерашние школьники, беспечные и
беззаботные, знали литературу, историю, географию хуже меня, продолжавшего
запойно читать книги. Самый веселый урок у нас был анатомия: добрые молодцы,
в основном семнадцатилетнего возраста, приносили в класс "шкелет", как они
называли наглядное пособие, устанавливали его возле доски то в хулиганской,
то в сексуальной позе, и хотя слово это в те годы было неизвестно, девчонки
все равно догадывались, "об чем это", и которые хихикали, которые плевались,
но все ждали учителку, как она-то отреагирует. Попалась нам учителка
строгая, обстоятельная. Она молча ставила "шкелет" в нормальную позу и
только после этого произносила: "Здравствуйте, товарищи. |