Изменить размер шрифта - +

Порешив,  что мешает  плотничать раздавленный палец, я попросил снять с него
напалок, сооруженный женою из лоскута сапожной кожи.  Она состригла напалок.
Под ним  оказался  криво  обросший розоватым мясом палец,  из недр  которого
робким  лепестком  восходил  ноготь.  "Какова  жизнь,  таков  и  палец",  --
глубокомысленно рассудил я.
     В  начале  осени,  в сентябре, мы произвели  "влазины"  в недостроенную
избушку  с недокрытой крышей. Главной ценностью  в избе  была русская  печь,
которую  сложил  дядя  Гриша,  печник  из  заводского ОКСа. Он  был  большой
затейник и рассказчик, или баскобайник,  по выражению тестя, этот знаменитый
на весь  город  печник.  Играл  на скрипке,  ну, это  ему  так казалось,  на
самом-то деле  он  пилил смычком по струнам, плакал от  жалости  к себе и от
сочувствия к музыке. Печник приказал,  чтоб бабы  и я вместе  с ними собрали
все битое стекло со свалки, избегая при этом аптечных флакончиков, стекло то
измельчить кувалдой  в жестяном корыте, да еще прикупить хотя бы сотню новых
кирпичей, да еще сделать бак с "крантом" ведра на четыре, да запаять его.
     Бак нам изготовил  все тот  же  незаменимый наш кум,  стекло я, надевши
очки  Азария,  измолотил в  крошку.  Кирпич, купленный в ОКСе,  окончательно
подорвал наши  капиталы, но я все же выставил на разогрев печи  полагающуюся
печнику бутылку водки и получил от него неожиданную похвалу:
     --  А ты  хоть молодой, но умный  хозяин. Вот попросил я у тебя пятьсот
рублей,  ты  пятьсот  и  дал.  Но если  б стал рядиться,  я тебе б  полсотни
уступил, но, етит твою ети, на четыреста пятьдесят и печку бы сложил, а эдак
ты ту  полсотскую за зиму  оправдашь  --  на дровах. --  Он сходил  к  печи,
пощупал и погладил ее сзади, будто бабу, по  пути отвернул кран у вделанного
в  дымоходы бака  --  вода текла,  хозяйски  оглядел  свое  сооружение,  оно
работало ровно и глубоко дыша, начинало обсыхать от чела и пестреть спереду.
     Крупный, с виду неповоротливый  мужик, за которым мы, две бабы и мужик,
едва поспевали на  подхвате, любовался своим  творением.  Мы  любовались им,
поэтом своего дела, под печи начинал  малиноветь  --  это  под слоем кирпича
расплавлялось в  горячую  массу  стекло,  бак,  нагреваясь,  сперва заскулил
по-щенячьи, потом  зашумел паровую горячую песню, и  мы поверили, что  щи  в
загнете печи будут три дня горячие, бак не остынет и за четыре дня.
     Рассказав историю своей жизни, очень путаную и романтичную, наполовину,
как  я теперь  понимаю,  им сочиненную, он на  прощанье присоветовал, чтоб я
заглянул  на  Чунжинское болото, где ремонтируются  бараки  и валяется много
всякого добра. Ночью, отдыхая через каждые сто  метров, отхаркивая мокроту с
кровью, я принес с болот половину бухты рубероида и сам закрыл крышу, за что
получил  втык от кума,  так как крыша у избушки  получилась пологой: экономя
материал, я не  запустил с запасом края рубероида, в большие дожди  и ливни,
которые  тут,  на склоне Урала,  на  исходе  гольфстрима  часты и дурны,  мы
волокли на чердак корыта, тазы, всякую посуду,  потому что  в экономно  мной
заделанные края и прогибы захлестывало.
Быстрый переход