Дверь ванной открылась, и я почувствовала волну силы Адама.

– На Финли‑роуд, прямо перед «Парком Двух Рек», посреди дороги стоит «порше», – я вспомнила об этом только сейчас. – Если машину не убрать, кто‑нибудь наткнется на него и погибнет.

Дверь снова открылась, послышались голоса. Сквозь шум падающей воды я услышала:

– Я этим займусь.

Снова муж Хани, подумала я, потому что вервольфы в обличье волка говорить не могут, а Питер единственный оставался в облике человека. Кое‑кто из волков уже успел перемениться, но без важной причины они скорее всего останутся волками на всю ночь. Кроме Адама.

Стремительная перемена, чтобы сразиться с иным, которого я привела к его дому, потом в течение часа новая перемена – все это не улучшит настроения Адама. Я надеялась, что он что‑нибудь съел до того, как прийти сюда: перемена отнимает много энергии, а я не хотела бы встретиться с голодным Адамом. Я оставляю слишком много крови.

Адресованные Адаму слова о машине Файдела должны были дать мне время выйти из‑под душа и закутаться в полотенце, но я не могла собраться с силами и продолжала стоять под струями воды.

Большая стеклянная дверь открылась, но я на нее не смотрела. Адам ничего не сказал. Он положил руки мне на плечи и повернул меня так, что я оказалась лицом к головке душа. Я еще больше наклонила голову и шагнула вперед, чтобы вода падала мне на макушку, а не на лицо.

Должно быть, он подобрал гребень, потому что стал вычесывать из моих волос осколки. И тщательно старался больше ничего не касаться.

– Осторожней, – сказала я. – Тут стекло по всему полу.

Гребень остановился, потом продолжил движение.

– Я обут, – сказал Адам. Рычание в голосе подсказало мне, что волк недалеко, хотя движения рук, касающихся моих волос, человеческие и мягкие.

– Все в порядке? – спросила я, хотя знала, что сейчас ему нужна тишина.

– Бен ранен, но ничего такого, что не зажило бы к утру. – И ничего такого, чего он не заслужил, прыгнув через окно. Стекло тяжелее и острее ножа гильотины. – Ему повезло, что он не перерезал себе горло, и еще больше повезло, что у тебя только мелкие порезы.

Я чувствовала, как его сотрясает гнев. Вервольфы – в волчьем обличье – редко сердятся, ведь и медведь‑гризли не всегда сердит, он только кажется сердитым. Если то, что сказала мне Хани, верно, – Адам еще чаще меняет настроение, чем обычно. И драка тут только во вред.

Все это означает, что мне нечего скрывать свою неуверенность, дразня его, – это было бы нечестно по отношению к нему. Черт возьми!

Я слишком устала, чтобы играть в игры, которые успокаивают вервольфов, и в то же время скрывать от него, как я напугана.

– Я не ранена, – сказал я. – Только устала. Этот иной умеет бегать.

Он заворчал при воспоминании о недавнем противнике, и это был не человеческий звук.

Я выругалась, хотя обычно стараюсь не делать этого при Адаме: ведь он щепетилен, как всякий мужчина, выросший в пятидесятые годы, когда воспитанные женщины не бранились.

Он продолжал расчесывать мне волосы. Я терпеливо ждала; пока он не убедился, что убрал все осколки. Он закрыл воду и вышел из душа, чтобы взять полотенце, висевшее на дверце шкафа.

Адам повернул голову и не мог видеть меня. Тогда я на него посмотрела. Хотя рубашку он снял, на нем были мокрые джинсы и теннисные туфли.

Как только он начал поворачиваться, я отвела взгляд. Он вернулся к душу и вытер меня пушистым, приятно пахнущим полотенцем. Оно слишком много времени провело с сухими простынями, поэтому, несмотря на густой ворс, не очень впитывало воду. Я прикусила губу, чтобы не сказать ему об этом.