– Кольт «питон». Похоже, триста пятьдесят седьмой. Серьезное оружие. Видать, он не шутки шутить собрался.

С тем же успехом он мог обращаться к трупу. Офицер парковой полиции Западной Виргинии Джон Торп стоял на склоне чуть выше детектива, помахивая фонариком и разводя в стороны высокую траву. Он был похож на фонарный столб.

Молья распрямился, встал и обозрел окрестность.

– Трава здорово мешает. С таким огромным выходным отверстием пуля может быть где угодно, и вряд ли найдем... Но все же...

Он осекся. Если Торп и владел искусством общения, он в очередной раз не воспользовался удобным случаем это доказать.

Молья промокнул платком лоб и оглянулся назад, на крутой обрыв. Хотя он и не видел этого, но знал, что наверху, возле черного «лексуса», сейчас уже собралась толпа следователей парковой полиции и агентов ФБР, и в шаге от них – пресса. Торп не прикрыл табличку с лицензией, и личность покойного мгновенно стала известна, о чем передали все средства информации. Когда Молья прибыл к просеке на гари, два шерифа в форме уже перегораживали дорогу натянутой лентой, чтобы оградить место преступления от журналистов.

Молья выпутался из спортивной куртки и накинул ее себе на плечо, продолжая отирать пот со лба. Может быть, роль тут сыграло карабканье взад‑вперед по обрыву, но белое и уже раскаленное как факел солнце на утреннем, без единого облачка небе пекло немилосердно. Судя по прогнозу – девяносто градусов при девяностопроцентной влажности, – обливаться потом ему предстоит до конца дня.

– Вот говорят, не так страшна жара, как влажность, – сказал он. Родившись и проведя детство в Северной Калифорнии с ее сравнительно мягким климатом, он считал погоду Западной Виргинии одной из наиболее раздражающих ее особенностей, свыкнуться с которой никак не мог. – Но тому, кто так говорит, видать, не приходилось торчать на девяностоградусной жаре, когда потеешь так, что кожа слазит! Жара она и есть жара, а влажность тут ни при чем. Верно я говорю, Джон?

Торп высился на склоне и молчал, словно ошалел, чего‑то нанюхавшись. Еще с десяточек таких безмолвных фигур – и было бы похоже на грядку с овощами.

Ослабив узел галстука, Молья расстегнул верхние пуговицы. Рубашка уже помялась. Мэгги всегда говорила, что каким бы отутюженным он ни выходил из дома, возвращается он весь изжеванный, как будто одетым в постели валялся. Таков удел толстяков. При росте в шесть футов Молья стройностью никогда не отличался, но в молодые годы он был все‑таки поспортивнее и в фигуре его бросались в глаза разве что плечи, грудь и ноги. Но перевалив через сорокалетний рубеж, он начал набирать вес, толстея все больше в талии. Жирную складку у него на животе любила теребить Мэгги, называя это «эротическим массажем». Какая уж тут эротика. Похоже скорее на запасную шину, в которую качают воздух. Какую бы то ни было диету он отвергал – слишком любил поесть. Что толку зваться итальянцем, если не интересуешься едой? А если, едва продрав глаза, надо бежать трусцой, так уж лучше оставаться толстым! Утром, взвесившись голым, он получил результат 228 фунтов, и это в его сорок три года!

Сунув платок в задний карман форменных брюк, он обнаружил там солдатика армии конфедератов из геттисбергского музея – солдатика этого он купил для своего сына Тиджея.

– Придется им довольствоваться следами пороха, – сказал он, полагая, что пули для баллистической экспертизы ему не найти. – Ты точно наших никого не видал?

Торп передернул плечами.

– Сам погляди.

Молья поглядел. Согласно оперативной сводке, Берт Куперман позвонил чуть ли не в 3.30 ровно и сообщил, что выезжает по звонку насчет найденного трупа.