Поначалу Севостьянов стал заниматься скупкой краденых драгоценностей, прихватил пару неудачливых ювелиров. Те были несказанно рады богатому и надежному компаньону, обеспечившему выгодный рынок сбыта. Через них и их клиентуру связи стали расширяться: потянулись к северным золотым приискам, на Кольский полуостров – к жемчугам, в Прибалтику – к янтарным заводам, к лазуриту – в горный Бадахшан, благо граница с Афганистаном оказалась почти открытой на десять военных лет. «Шестерки», которыми успел обрасти Севостьянов за первый же год своего пребывания в столице, шастали по всей стране, скупая дешево и продавая дорого. В поисках зарубежных связей (давно ждал этого Аракелов – не станет же он, в самом деле, золотишко обратно в землю зарывать) Севостьянов едва не попался. Пришлось его отбить, объяснив кое‑кому, что тот на крючке и давно числится в списках агентуры: тут‑то и пригодилось письменное соглашение о сотрудничестве.

То, что на Севостьянова наехали люди Пименова, было для Аракелова полной неожиданностью. Генеральный директор треста «Химволокно» и народный депутат СССР, впоследствии возглавивший акционерное общество «Руно», в секретных списках не фигурировал, но, судя по всему, пользовался высоким покровительством. Дочерние фирмы в Санкт‑Петербурге, Киеве, Московской области, на Урале занимались производством полимеров, поставляя значительную часть продукции на переработку в Европу. Севостьянов притих, стал мирно трудиться на скромной должности в технологическом отделе головного завода – не иначе, поглотил его всемогущий Пименов со всем наворованным капитальцем.

Аракелов взял на заметку и его, стал разрабатывать по всем правилам, но не афишируя корыстного интереса. Развод Пименова с женой подсказал ему решение, и вскоре Светочка Киреева отправилась в турпоездку, чтобы познакомиться поближе с одиноким обеспеченным мужчиной, а заодно смыть грехи в теплом Неаполитанском заливе.

Светлане Пименов приглянулся, – вероятно, подоспел возраст для подобных знакомств, с ним она чувствовала себя надежно и спокойно, как когда‑то с Аракеловым. Опыт ли, деньги ли его способствовали скорейшему взаимопониманию – разбираться не хотелось. Месяц в фешенебельных гостиницах Неаполя, Рима, Франкфурта, где они закончили отпуск по инициативе Пименова (были у него какие‑то дела в Германии), оказался поистине сказочным. Несмотря на занятость, он проявлял заботу о Светлане, угощал дорогими яствами, возил на экскурсии. На какое‑то время она даже забыла о своей прошлой жизни.

Пименов никогда не говорил при ней о делах, не приглашал к себе домой на Кутузовский и не позволял ему звонить. Она относилась к их связи бережно, предоставив ему возможность управлять собой и надеясь, что связь эта может оказаться не мимолетной. Пройдет какое‑то время, и Пименов обеспечит ей спокойное, безбедное будущее. Омрачало существование лишь постоянное ощущение, что где‑то рядом присутствует Эдик, казалось, он даже по ночам стоит у их постели. Она знала: Аракелов пожертвует ею, не раздумывая, и жила в постоянном страхе, что Пименов узнает о ее прошлом и о том, что знакомство их отнюдь не случайно.

Постепенно в ней стала укореняться неведомая доселе злость – на себя, на Аракелова, потом на Пименова, никак не желавшего сокращать дистанцию, на свою неустроенность, наконец, на то, что с каждым днем, месяцем, годом интерес окружающих к ней ощутимо падает и она превращается в некое подобие надоевшей игрушки.

Только через полгода Пименов ввел ее в круг своих коллег. Среди приглашенных на дачу однажды оказался Севостьянов. И хотя бывший стукач был окружен телохранителями и вел себя на равных с хозяином, глазки его плутовато бегали: чувствовалось – узнал, не спокоен, готов услужить.

Накануне у нее был крупный разговор с Эдиком: Светлана просила освободить ее от обязанности докладывать о делах Пименова, на что он ответил не просто отказом, но намекнул на ее вечную зависимость от него самого и того прошлого, что раз и навсегда связало их.