-  Истинно, говоришь - съел всего ничего, ан, пучит - страсть! В отношении же Митрича…

    -  Если Митрича через два часа не будет в этой комнате, - окончательно разозлился я, - то пойду к барину и скажу, что, - я на секунду задумался, чем бы припугнуть управляющего, - что видел, как ты ему в спину кукиш показывал!

    Кузьма Платонович побледнел и испуганно перекрестился:

    -  Полно, батюшка, смеяться над стариком! Неужто это по-христиански!

    -  А я и не смеюсь. Только замечаю, что только у тебя не спрошу, ты ничего делать не хочешь. Ты меня пока знаешь с хорошей стороны, а вот когда узнаешь с плохой, то горько заплачешь! - пригрозил я, вспомнив, что примерно так пугал бравого солдата Швейка его постоянный оппонент лейтенант Дуб.

    Классический пример неопределенной угрозы оказал на старого лиса незамедлительное действие. Он как ошпаренный выскочил из комнаты. «Простолюдины» искренне посмеялись над трусливым дворянином, и суровое лицо кузнеца, задолбанного добровольными воспитателями, прояснилось.

    -  Так что мы будем делать дальше? - спросил Иван, перекладывая на меня одного право решения.

    -  Дождемся прихода Митрича, а пока пусть Тимофей разузнает в селе, какие места в здешних лесах считаются самыми опасными. Начнем их проверять. Я же сейчас ложусь спать, у меня после ночи в землянке голова чугунная.

    На том и порешили. Мужики ушли, и я вернулся на атласный диван.

    Думать о том, как и сколько времени мы будем разыскивать Вошина, и какие меня поджидают опасности, не хотелось.

    Конечно, по здравому размышлению, нужно было бы передать это дело властям, тем более, что становой пристав до сих пор гостил у Трегубова и пока уезжать не собирался. Однако я уже имел представление, как под его руководством будет проходить расследование. Кончится же все, как обычно: дворяне организуют себе личную охрану, а мещане с крестьянами будут платить и за них, и за себя. Загнанный в угол человек вроде Вошина становится опаснее хищного зверя.

    Еще правда и то, что опасение в том, что теперь я буду числиться у него в наипервейших врагах, не добавляло особого оптимизма. Человек он, судя по поступкам, жестокий, изобретательный и предприимчивый. Таких, как он, в числе живых врагов лучше не иметь, чтобы потом не шарахаться от каждого куста. Потому-то остро и встал вопрос, как помочь ему завершить свою жизнь на плахе или на каторге.

    В доме было тихо, и я незаметно для себя уснул. На этот раз разбудил меня управляющий. Вид у него был не то обиженный, не то виноватый, я спросонья не разобрал.

    -  Вот ты, батюшка, давеча сердиться изволил, - зачастил он, как только я открыл глаза, - а только моей вины в том нет!

    -  Что случилось? - не сразу понял я, медленно возвращаясь к действительности.

    -  Я, хотя Фекла и болеет, всей душой хотел поспособствовать! Ан, нет! А кто виноват? Скажешь опять я?

    -  Какая еще Фекла? Кто в чем виноват? - безо всяких эмоций спросил я, начиная привыкать к сложному течению мыслей аборигенов.

    -  Известно какая, Ваньки Сивого жена. А уж так хороша баба, я тебе скажу, батюшка! Как боком поведет, чисто пава! А уж полнота у ней, да сдобность - чисто ангельские! - сладостно жмурясь, сообщил управляющий.

    -  Ну, полнота, дальше-то что? - попытался я столкнуть рассказ с мертвой точки. Взывать к разуму, как и краткости, было абсолютно бессмысленно. Такая бестактность обычно только замедляла дело.

    -  Так я и говорю ей, Фекле, то есть, не ешь, говорю, Фекла столько сладкого, а она думаешь, послушалась?!

    -  С Феклой понятно - объелась.