-  Я его, изверга, по-нашему крестить буду! - зло ответил Тимофей, вытаскивая из сумы кнут на короткой, около сорока сантиметров длины, толстой деревянной рукоятке, к которой был прикреплен плетеный кожаный столбец длиной немногим больше полуметра, с медным колечком на конце; к этому колечку был еще прикреплен хвост, сделанный из широкого ремня, с загнутым на конце кожаным когтем.

    Несмотря на напряженность момента, мне стало интересно, что он такое задумал - неужели собрался отлупить Святого Отца кнутом?

    Между тем, опаленный старец уже стоял перед нами на своих двоих и махал руками, осеняя нас крестными знамениями.

    -  Покайтесь! - завел он, было, свою старую песню о главном, но дальше продолжить не успел.

    Кузнец прокричал:

    -  Во имя Отца!

    После чего взмахнул кнутом, и призыв старца захлебнулся в пронзительном визге.

    -  Во имя Сына! - добавил он перед вторым ударом. - И святого духа!

    Вновь в воздухе просвистел ременный конец, и старец из грязного сделался кумачовым. Все произошло так быстро, что я не успел вмешаться.

    -  Ты что это делаешь? - начал было спрашивать я и замолчал, с ужасом глядя на шатающегося, залитого кровью Святого Отца.

    Тот больше не кричал, только беззвучно открывал рот, из которого вдруг хлынула кровь. Потом он обмяк и, как сдутый шарик, опустился на пол. Я, ничего не понимая, смотрел на страшное орудие, за несколько мгновений превратившее живого человека в кровавый мешок с костями.

    Неожиданно громко и страшно закричала одна из женщин, та, которая убивалась по сивому Прохору. Крик ударил по напряженным нервам, и я невольно, неожиданно для самого себя, перекрестился. Прорвавшись криком, она сама зажала себе рот рукой и смотрела на окровавленного пастыря круглыми от ужаса глазами.

    -  Пора уходить! - раздался от окна неожиданно ровный, спокойный голос Ивана.

    -  Что, что ты говоришь? - переспросил я, начиная приходить в себя.

    -  Скоро изба догорит, и они вернутся, - ответил он, не отрывая взгляда от происходящих на улице событий.

    Я, стараясь не смотреть вниз, на пол, подошел к окну. Гостевая изба горела, как факел, выбрасывая вверх снопы искр.

    Вокруг нее шла настоящая вакханалия. Все наличные жители деревни, по моей прикидке человек триста, включая детей, плясали вокруг пожарища.

    -  Что это они делают? - спросил я укушенную мной за пятку молодуху, как ни странно, сохранившую спокойствие.

    Она выглянула наружу и, перекрестившись, ответила:

    -  Празднуют очищение огнем от скверны и возвращение к Господу язычников и еретиков.

    -  Это нас, что ли? - уточнил я. Женщина кивнула.

    -  А вас за что хотели сжечь?

    -  Феклин муж Прохор, - она кивнула в сторону товарки, - хотел за себя молодую девку взять, а меня за то, что Святому Отцу в сласти не покорилась.

    -  Круто! - только и смог произнести я.

    -  Вы с нами или как? - вмешался в разговор Иван, продолжавший следить за спектаклем, разыгрывающимся около пожарища.

    -  С вами! - твердо сказала женщина. - А за нее не знаю. Она теперь, может, и вдовая. Слышно голосили, что Прохора убило.

    -  Ты с нами пойдешь или останешься? - спросил я Феклу, отвешивающую поклоны перед образами.

    Та ничего не ответила и даже не обернулась.