По правде говоря, что ирландские репортеры, что солдаты и впрямь неплохо несут свою службу, и мой друг мистер Муллиган относится к первым. Кровно заинтересованный в успехе оперы и дебютантки и пользуясь огромной популярностью среди своих собратьев, он добился того, что и дня не проходило без заметки в какой-нибудь газете о новой певице, в которой все его собратья — они же помощники редакторов, — радея за своего соотечественника, принимали живейшее участие.

Все эти похвалы, имевшие целью ознакомить свет с талантами и достоинствами «Воронова крыла», не могли не оказать своего действия на некоего джентльмена, связанного тесными узами с данной леди, — на уважаемого узника Флитской тюрьмы — капитана Уокера. Получая положенные ему еженедельно две гинеи от мистера Вулси и случайные полкроны, которые порой уделяла ему жена, почти ежедневно его навещавшая, он ни разу не удосужился поинтересоваться, чем она занимается, и не мешал ей хранить ее тайну (хотя эта достойная женщина то и дело порывалась выдать ее). Он в самом деле был далек от мысли, что его жена может оказаться для него таким сокровищем.

Но когда голос славы и газетные столбцы стали всякий день приносить ему новые подробности об успехах, даровании и красоте «Воронова крыла», когда до него дошли слухи, что она сделалась любимой ученицей сэра Джорджа Трама, когда она принесла ему однажды, после выступления в филармонии, пять гиней (остальные пять эта добрая душа потратила на нарядные новые шапочки, кокарды, пелеринки и кружева для маленького сына), когда, наконец, ему стало известно, что знаменитый директор театра Слэнг предложил ей ангажемент с жалованьем тридцать гиней в неделю, мистер Уокер вдруг проявил живейший интерес к делам жены и потребовал у нее полнейшего отчета.

Пользуясь супружеской властью, он решительно запретил миссис Уокер выступать на сцене; он написал сэру Джорджу Траму письмо, в котором излил свое негодование по поводу того, что столь важные соглашения были предприняты без его ведома; а в письме, посланном милейшему Слэнгу (оба джентльмена были в очень дружеских отношениях, и в бытность свою агентом мистер Уокер имел немало дел с мистером Слэнгом), он спрашивал своего любезного друга, уж не считает ли он Уокера таким простаком, чтобы позволить жене выступать на сцене, а самому оставаться в тюрьме по уши в долгах.

Любопытно было наблюдать, как те самые кредиторы, которые еще вчера (и с полным основанием) называли мистера Уокера мошенником, отказывались от всех компромиссов и клялись не выпускать его из тюрьмы, — любопытно, как они вдруг все разом захотели пойти на любые соглашения и не только предлагали, но умоляли его выйти из тюрьмы и оставить им всего лишь долговую расписку от своего имени и от имени миссис Уокер с обязательством оплатить предъявленные ему иски из гонораров его супруги.

— Гонорары моей супруги?! — с негодованием отвечал мистер Уокер этим джентльменам и их поверенным. — Неужели вы думаете, что я позволю миссис Уокер выступать на сцене? Неужели же вы думаете, что я такой дурак, чтобы выдавать обязательства об уплате долгов, когда через несколько месяцев я смогу выйти из тюрьмы, не уплатив ни шиллинга? Уверяю вас, джентльмены, вы принимаете Говарда Уокера за идиота. Мне нравится Флитская тюрьма, и я предпочитаю просидеть здесь еще десять лет, чем платить долги.

Иными словами, капитан вознамерился извлечь некоторую пользу из переговоров со своими кредиторами и с джентльменами, которые были заинтересованы в том, чтобы миссис Уокер выступала на сцене. И кто станет отрицать, что такая решимость была продиктована похвальной предусмотрительностью и чувством справедливости?

— Мой дорогой сэр, не считаете же вы, что половина гонорара миссис Уокер слишком большая плата за неимоверные труды и хлопоты, потраченные мною на ее обученье? — воскликнул сэр Джордж Трам (который, получив письмо Уокера, счел наиболее благоразумным лично посетить этого джентльмена).