Дана остановилась перед дверью в высоком, укрепленном колоннами цоколе и секунду помедлила, чтобы справиться с волнением. Потом подняла дверной молоток в форме лошадиной головы и трижды стукнула в дверь. Спустя мгновение дверь распахнулась, и перед ней оказалась мама в желтых резиновых перчатках и с почерневшей губкой в руке; от губки пахло каким‑то мощным очистительным средством. Мать растерянно улыбнулась.

– Дана. Какая приятная неожиданность! А почему ты не вошла через боковую дверь? Разве у тебя нет ключа?

Они коснулись друг друга щеками, и мать постаралась не испачкать Дану сажей. На заднем плане верещал телевизор. Если растрепанный вид Даны и ее вспухшие глаза и говорили сами за себя, мать на это никак не отреагировала. Впрочем, Хиллы никогда не были большими мастерами замечать очевидное, что доказывалось примером двадцатилетней связи ее отца с секретаршей – связи вполне очевидной.

Дана прошла вслед за матерью через нарядную гостиную в кухню. В раздвижные стеклянные двери был виден дворик за домом. Фонтанчик воды из бассейна со змеиным шипением орошал цветы.

– Тебе следовало бы позвонить. – Мать положила губку в раковину, сняла резиновые перчатки и тыльной стороной руки отвела с лица прядь волос, выбившуюся из пучка на затылке. Дверца духовки была открыта, вытащенные конфорки отмокали в раковине. В помещении пахло нашатырем и сильно подгорелыми тостами. – Я как раз плиту чищу, – сказала она.

– Там есть автоматическая чистка, мама, – сказала Дана. Подойдя к стеклянным дверям, она открыла их. Ветерок тронул занавески. – Здесь надо проветрить.

– Ты что, по делам здесь? – Медина находилась на другом берегу озера Вашингтон, всего в пяти милях от центра Сиэтла в восточном направлении, и доехать до нее было легче легкого по одному или другому из двух мостов, но мать всегда говорила об этом как о чрезвычайно утомительном и трудном путешествии.

– Как Молли? Как мой милый ангелочек? – Мать явно нервничала из‑за того, что привычное течение дня было нарушено.

– Молли – прекрасно, мама.

Мать распахнула холодильник:

– Дай я тебя чем‑нибудь угощу. Стаканчик лимонаду хочешь? У меня индейка есть. А можно разморозить курицу. Я могла бы…

– Мама…

Мать замолчала.

– Я приехала специально, мама.

Мать захлопнула дверцу холодильника.

– Что такое? Что случилось?

– Ты сядь.

Мать нерешительно двинулась к круглому кухонному столу с вазой в самом его центре, полной только что срезанных в саду роз. Она выдвинула стул и села на самый краешек.

– Я с дурной вестью, – сказала Дана и по выражению лица матери поняла, что та услышала в этих словах эхо пятилетней давности – то же самое, что слышала и она, Дана.

– Ты не больна, нет? А Молли?

– Нет, мама. Молли здорова. Это Джеймс, мама… – Слова застревали в горле. По щекам ее покатились слезы. – Он погиб, мама. Джеймс погиб!

На лбу матери обозначились морщины. Глаза стали влажными.

– Погиб? – переспросила она потрясенно, как может спросить только мать, узнав о гибели своего ребенка. Ее тело сгорбилось, осело под тяжестью невыносимой муки.

– Он умер, мама. Джеймс умер, – сказала Дана, понимая, что эхо и этих ее слов ей предстоит слышать долгие‑долгие годы.

9

Кизил и вечнозеленые кустарники, отбрасывая тени, окутали кухню и гостиный уголок серой пеленой, когда солнце скрылось за деревьями. Дана стояла возле терракотового кухонного прилавка, наполняя чайник водой, устремив взгляд на задний двор. На ножках садовой мебели – стола и стульев – заметна ржавчина.