Пресс‑конференция в Русенбаде была назначена на половину восьмого.

Уже заранее стало ясно, что давление прессы с требованием немедленного ответа будет столь мощным, а количество журналистов, столпившихся с утра пораньше у входа в министерство иностранных дел, столь большим, что пресс‑конференция станет единственно возможным решением.

Большой зал для пресс‑конференций в правительственном здании был уже полон. Семнадцать рядов стульев, обтянутых синей материей, были заполнены журналистами – впереди фотокорреспонденты и операторы настраивали объективы над лесом микрофонов, в конце зала – звукооператоры судорожно проверяли записывающую аппаратуру, – звук, прорываясь сквозь гул голосов ста пятидесяти человек, отражался от холодных стен и замирал где‑то у окна под потолком на высоте двенадцати метров.

Винсент Карлсон давно не вел репортажи с места событий, уже пару лет он работал редактором утренних новостей, что означало более удобный рабочий график и более высокий оклад, но также в некотором смысле и большую изоляцию от жизни за стенами просторного помещения новостной редакции, увешанного мониторами.

Теперь на несколько дней ему предстояло вернуться в тот прежний мир, к лихорадке и толчее, которые он так любил.

Карлсон сделал еще шаг вперед, прислонился к стене и остался стоять в проходе, в то время как двое мужчин одного возраста и в одинаковых костюмах усаживались на зеленом деревянном подиуме наискосок от него.

Один был министром иностранных дел, другой был похож на государственного секретаря по международным делам Торулфа Винге.

В Москве занимался погожий день. Было холодно и ясно, легко дышалось. Вот‑вот взойдет солнце, и заснеженное Подмосковье засверкает в его лучах.

Примерно в километре к северу от Шереметьева, в той стороне, где проходила взлетная полоса, находился вспомогательный терминал – новый, недавно построенный, отделенный от старого, давно введенного в эксплуатацию, где каждую минуту взлетали и приземлялись самолеты, отправлявшиеся по всему миру и прибывавшие из разных стран.

Два утренних рейса, обычно следовавшие отсюда рано утром, перевели на другой терминал. Широкая заасфальтированная полоса оставалась пустой, ожидая, когда на нее вступит небольшой вооруженный отряд русских пограничников.

В большом пресс‑зале правительственного здания было невыносимо жарко.

– Почему выдворяют из страны человека, задержанного за нанесение телесных повреждений?

Слишком много людей в замкнутом пространстве, слишком сильные юпитеры, необходимые для ведения прямой трансляции, слишком тесные брюки и слишком толстые свитера, которые только недавно защищали от зимней стужи.

– Почему решение миграционной службы было засекречено?

Еще до вступительной речи министра иностранных дел на щеках и лбах проступили капли пота, кожа зудела от жары, злости, ожидания.

– Как удалось правительству всего за двое суток добиться решения о высылке?

Винсент Карлсон стоял в первых рядах, рядом с ним телеоператор, с камерой, обращенной объективом к подиуму, где сидели два высших чиновника МИДа. Тележурналист начал задавать вопросы, едва затихли вежливые приветственные фразы, и всякий раз министр иностранных дел, отвечая, ссылался на интересы проводимого расследования, государственной безопасности и собственные обязательства не комментировать те или иные аспекты.

Винсент нетерпеливо выслушивал пустые отговорки и осматривал зал.

Его коллеги сидели молча.

Значит, пока это только его история, ему придется и дальше продолжать задавать вопросы самому.

Он улыбнулся про себя: пресс‑конференции по поводу новостей с сильным душком иной раз превращаются в детский сад. Он такое уже много раз наблюдал: сперва саванна, где самцы бьются за охотничью территорию и право есть вдоволь, а в следующий момент уже детская песочница: я первый, а ты отвали, я первый.