— Ну веревку достать не проблема, — усмехнулась Лера.

— Лер, я серьезно. — Лицо Ильи исказилось от напряжения. — Тебе тяжко, я знаю. Но ты постарайся понять…

— Хорошо. — Она кивнула, чувствуя, как постепенно гнев и раздражение на мужа сменяется презрительной жалостью. — Я постараюсь. Чего ты хочешь?

— Чтобы Маша не шарахалась от меня.

— А ты будешь появляться?

— Не знаю, — Илья пожал плечами, — может быть.

— Так не пойдет, — покачала Лера головой. — Это слишком жестоко. Даже собаке хвост отрубают разом, а не постепенно. Решай — либо да, либо нет.

Илья вздрогнул, словно она навела на него пистолет, и промолчал. Лере стало ясно, что говорить с ним бесполезно. Вместо мужчины и отца перед ней стоял растерянный малыш, потерявший в толпе мать. Глупо было пытаться взывать к его разуму и чести.

Она почувствовала, что устала. Зачем все это, когда ей и так тяжело, когда она в отчаянии? И в сад они с Машкой снова опаздывают!

— Иди, — попросила она Илью. — Я попробую поговорить с Машей, но обещать тебе ничего не стану. И еще. Если тебя не будет следующие полгода, можешь больше не подстерегать нас во дворе и не приносить свои паршивые шоколадки и игрушки. Я выкину их на помойку.

— Я постараюсь прийти. — Илья кивнул на прощание, взглянул на Машку, прыгающую возле бабы, и побрел к шоссе.

28

Они успели в сад. Правда, не к восьми, а к пяти минутам девятого, но Катерина Михайловна прямо-таки просияла от удовольствия. Лере даже показалось, что веснушки на ее лице стали ярче.

— Другое дело, мамочка, — похвалила она, — в этом возрасте режим для детей — главное, а вы все время завтрак пропускаете. Раздевайся, Маша, и проходи в группу.

Машка вяло принялась расшнуровывать ботинки, так и не сняв при этом куртку.

Лера постояла рядом, пока она справлялась со своим гардеробом, но помогать не стала, решила: пусть вырабатывает самостоятельность, согласно указаниям воспитательницы.

Потом они попрощались, причем Машка на этот раз вела себя удивительно сдержанно: не пролила ни одной слезинки, чмокнула Леру в щеку и чинно удалилась.

Лера вышла на заметенную снегом улицу. Совсем неподалеку от садика буксовала в сугробе машина, двое мужчин пытались сзади подтолкнуть ее, а третий сидел за рулем и громко матерился в раскрытое окно.

По единственной расчищенной дорожке к соседнему школьному зданию гурьбой бежала ребятня в разноцветных, ярких, таких же как у Машки, куртках.

Прямо у ограды сада сидел маленький, смешной и толстый щенок и трясся от холода. Заметив, что Лера смотрит на него, он подковылял ближе и, поскуливая, стал жаться к ее ногам.

— У меня ничего нет для тебя, — грустно сказала она щенку. — И вообще, что ты здесь делаешь? Где твоя мама?

Щенок заскулил громче и стал повизгивать, словно жалуясь на злую судьбу. Лера поколебалась, потом нагнулась, подхватила щенка под мягкий животик и пошла обратно в сад.

— Возьмите его, — попросила она охранника, немолодого уже мужика с прямой военной выправкой, который стоял на крыльце и неспешно курил. — А то замерзнет. Кажется, из породистых, может, бросил кто-то.

— Держи карман, из породистых, — со знанием дела проговорил мужик, беря щенка за шкирку из Лериных рук. — Двортерьер. Сука тут бегала брюхатая, Лиска, небось ее отпрыск. А сама то ли сбежала, то ли под машину попала, а то — просто сдохла с голодухи. Давай, что ли, возьму, — он прижал щенка к куртке защитного цвета, — пусть живет, если только заведующая по шапке не даст — тогда придется ему гулять на все четыре стороны.