— Так, — повторил шеф и поднял глаза на Леру. — Ну хорошо. Я мог бы сказать тебе, что ты сумасшедшая, что у тебя начались галлюцинации и лучше всего показать тебя хорошему психиатру. Ты, наверное, хорошо представляешь, что ждало бы тебя после того, как ты изложила бы ему все вышесказанное, — это было бы лечение в психушке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Великолепная перспектива, не правда ли, дорогая?

Он выжидающе взглянул на нее. Она продолжала молчать, хотя внутри у нее все похолодело.

— Однако я так не поступлю, — он аккуратно положил окурок в пепельницу и освободившейся рукой сжал другой Лерин локоть, — не поступлю, потому что ты мне слишком дорога, и я не хочу видеть тебя слюнявой идиоткой, заколотой лекарствами, от которых все извилины превращаются в абсолютно прямые линии.

Поэтому я сделаю иначе, буду говорить с тобой прямо и откровенно. — Максимов мягко взял Леру за подбородок, повернул ее лицо к себе — Да, ты права. Не знаю уж, как тебе хватило смекалки обо всем догадаться, но в принципе все так и есть. Я действительно помогал одиноким больным старикам уйти из жизни взамен на некоторую благодарность со стороны их опекунов или родственников, и делал это не один раз. Тебя так напрягает это?

Лера от неожиданности едва не поперхнулась. Напрягает ли ее признание в убийствах, которое она только что услышала?! Кого, интересно, оно может не напрягать?

— Вижу, ты не совсем меня понимаешь, — невозмутимо произнес Максимов, наблюдавший за ее реакцией. — Ты считаешь меня кем-то вроде убийцы?

— Просто убийцей, — сказала Лера.

— Напрасно, — покачал он головой. — Я сам так вовсе не считаю. Дело в том, что убить можно только того, кто живет, ведет полнокровную жизнь, насыщенную чувствами, эмоциями, событиями. Все те, о ком сейчас идет речь, к данной категории не относятся. Это не люди, Лера, не живые люди в том смысле, о котором я тебе только что говорил, они не живут, а лишь существуют. Причем существование их отнюдь не спокойно и безоблачно, вовсе нет. Это существование полно страданий, как физических, так и моральных, да что там, оно просто невыносимо, и ты сама это видела на примере своего Скворцова. Посуди сама, зачем ему продолжать эту пытку? Он прекрасно осознает, что никому на свете не нужен, всем в тягость, близкие ему люди давно умерли или забыли про него. Ему плохо, больно, тяжко. Ты еще очень молода, живешь эмоциями, а не рассудком, а я пожил немало и могу с уверенностью сказать, он сам мечтает о смерти как об избавлении.

Ему не страшно умирать. И тем, другим тоже было не страшно, а лишь приятно.

Перед глазами Леры вдруг встала старуха Егорова — высохшее, серое лицо, впалые щеки, в морщинах, глаза, полные безысходной тоски и ужаса перед грядущим неведомым и неотвратимым.

— Неправда, — твердо сказала она Максимову. — Умирать вовсе не приятно и не легко. Умирать страшно и больно, всем, независимо от возраста и от того, счастливо прожита жизнь или нет.

— Послушай. — Он чуть сильней сжал ее руки. — Не зря во всем мире возникают процессы в защиту эвтаназии! Умным и мудрым людям давно пришла в голову эта мысль, а ты просто девчонка, ни черта не смыслящая в вопросах жизни и смерти, но берущаяся судить обо всем с видом знатока! Что ты видела в свои двадцать восемь? Домашнее хозяйство, кастрюли, сопливого ребенка да неверного мужа! А знаешь, сколько видел я? — Он внезапно выпустил Леру, откинулся на сиденье, расстегнул ворот куртки. — Ты и не работала, считай, всерьез. Чтобы понять, что такое наша работа, нужно ежедневно ходить в отделение не один год и не два. На твоих руках будут умирать молодые, полные сил и желания жить люди, ты будешь смотреть в глаза мужьям, которые потеряли жен, и женам, которые лишились мужей, и так будет много раз, очень много.