-  Лучше расскажи, как ты нашел эту траву, - попросил он Аэйта.

    Бросая на брата взгляды, наполовину виноватые, наполовину горделивые, Аэйт рассказал, как отыскал гнездо черепахи, натыкал вокруг него стрел, чтобы она не могла пробраться в свой дом, затаился и стал ждать.

    -  Она круглая, как глаз Хорса, - сказал Аэйт. - Она знает. Она не стала ранить себя, просто принесла во рту траву ктенонт, и стрелы рассыпались… Я отобрал у нее траву - ну и вот…

    -  Никогда о таком не слыхал, - сказал Синяка.

    Аэйт покосился на него с хитрым видом.

    -  Ты, наверное, многого еще не слыхал, а?

    Мела хотел было одернуть брата, который говорил слишком много дерзостей, но Синяка просто отозвался:

    -  Ты прав.

    Он вспомнил, как снимал с великана цепи, призвав на помощь магию силы. Делал он это долго и неумело, цепи впивались великану в тело и изрядно помучили бедное чудовище, прежде чем рассыпались в прах. Будь тогда на месте Синяки маленький воин с разрыв-травой в ладони, великану не пришлось бы терпеть все эти муки.

    Мела все-таки сказал:

    -  Твоя болтовня утомит самого Салманаксая, Аэйт.

    Салманаксай был мелким зловредным демоном, «сорочьим богом». Синяка чаще слышал его имя в проклятиях, чем в молитвах.

    -  Не ругай своего брата, - сказал Синяка. - Я действительно очень мало знаю. Все, что он рассказывает, для меня ново и интересно.

    Из темноты донесся вкусный храп великана. Это было так неожиданно, что все трое - даже хмурый Мела - рассмеялись.

    На рассвете вся деревня была поднята на ноги отчаянным звоном. Стонала, жаловалась, проклинала врагов певучая бронза. В полусне Синяке казалось, что ему опять семнадцать лет, он снова сидит на развалинах дома, и вновь уходят из Ахена великолепные защитники города, оставляя его на милость Косматого Бьярни. Звенят колокола, колыхаются знамена, сверкают шпаги, развеваются перья на плюмажах - алое, золотое, синее, белое; начищенные кирасы; лоснящиеся кони…

    Синяка сильно вздрогнул и открыл глаза. В первое мгновение он испытал облегчение от того, что находится в лесу, так далеко от проклятого города. Но звон не уходил. Грозная бронза наполняла гудением всю долину.

    Над чародеем склонилась большая черная тень. Шершавая ладонь царапнула его щеку.

    -  Господин Синяка, - прошептал великан, - чего это тут у них такое, а? Может, удрать нам, пока не поздно?

    Синяка сел. Великан озирался по сторонам, его глазки тревожно бегали.

    -  Чего ты опять боишься, Пузан? - спросил Синяка, зевая.

    -  Я больше о вас забочусь, - обиделся великан.

    -  Ладно, не ворчи. Пойдем лучше, посмотрим, что случилось.

    У огромного котла стоял один из воинов Фарзоя и изо всех сил ударял по бронзовому днищу рукоятью меча. Вокруг уже собралось почти все племя. Наконец, вперед вышел сам вождь, Фарзой, сын Фарсана. Он тронул воина за плечо и произнес несколько слов, которых Синяка не расслышал. Они дождались, пока утихнет последний гулкий отзвук потревоженной бронзы, и воин, подсаженный сильными руками, поднялся на котел.

    Теперь он был хорошо виден. Злые черные брови, разлетавшиеся под белыми волосами, подчеркивали его сходство с той девушкой, что носила в прическе красные стрелы и в день появления Синяки с великаном в поселке морастов помогала Асантао выпекать хлеб. Ему было около сорока лет.