— Значит, вам уже надоело?

— Нет, на самом деле нисколько. Считаю, что в моем возрасте физиология не дает скучать. Но глупо ужасно. Эти девицы такие безмозглые, а ведь секс — это также и разговор, правда? Я не могу с ними говорить, как с вами. Они безжизненные. С ними все так случайно, без драмы, без тайны, без напряжения. Одна ушла, точно такая же пришла. Переходят от постели к постели, как от станции к станции.

— И вы точно так же, через их постели.

— Да, верно. Но мне не хочется, чтобы так было. Знаете, у меня никогда не было девственницы.

— Тут необходимо везение. Нелегко, думаю, в наше время встретить девственницу.

— В том-то и беда. Я хотел бы жить во времена, когда девушек держали взаперти.

— Взаперти?

— Да, под замком, чтобы никто не видел. Сейчас девушки слишком доступны. Я хотел бы найти девушку строгую, оберегаемую семейством, которая прячется в сельском доме, которую не разрешают видеть, таящуюся за ширмами, за шторами, за крепкими дверями.

— А когда завоюете, она окажется для вас таким же убожеством.

— Нет, нет. Она будет прекрасной, чистой. До чего волнующе. Как в Японии. Мелькнувший краешек платья, витающий аромат духов. Неделями мечтать о том, чтобы через какую-нибудь щель увидеть ее волосы.

— Такой девушке не позавидуешь, — сказала Мюриэль.

Она с удивлением поняла, что Лео еще не знает о существовании Элизабет. Отколупнув от стены замерзший кусочек, она швырнула его в омут янтарной воды.

— И мне совершенно все равно, бедна она или богата. К тому же, любая девушка, будь она духовно развита, оценила бы эту игру. Все эти бесконечные планы — как передавать письма, ожидание ночи у окна, подкуп слуг и прочие опасности… Я сыт ими по горло, этими заурядными женщинами. Вот почему я никогда по-настоящему не был влюблен. Если мне суждено полюбить, то только девственницу, затворницу. Она как спящая красавица, которую я разбужу, я стану ее первым мужчиной.

— Прекрасное человечество! Прекрасный новый мир! Какие люди в нем живут!

— Что?

— Ничего. Вы поставили перед собой непростую задачу.

— Невыполнимую. Проще стать гомосексуалистом.

— Лео.

— А?

— Зачем вы наговорили столько неправды об отце?

— Ничего себе. Откуда же вы знаете, что это ложь?

— Я много говорила с ним о его жизни. И он рассказал мне то, что, по всей видимости, и есть правда.

— Конечно. Вы из тех, кто всегда обо всем догадывается. Вы проницательная. Я вас боюсь.

— Неужели вы надеялись, что я поверю во все эти сказки?

— Не знаю. Да, думал, что поверите. Я лгал просто так, для практики, поверьте. Артистизм.

— Артистизм?

— Да, я поклонник искусства. У меня нет морали. Вы же не верите в Бога, во всю эту ветошь?

— Не верю, — сказала Мюриэль. — Хотя это не то же, что отсутствие морали.

— То же самое, скажу вам. Я представляю собой одну из проблем нашего времени. Я — одинокий волк, немного похожий на этого парня у Достоевского, забыл, как его звали. Я упражняюсь в имморализме, действительно хочу выбросить все эти старые условности из своей системы. Поэтому, когда у меня появляется возможность солгать, я лгу. Ценности всегда относительны, абсолютных нет. А жизнь такая короткая. А еще есть Бомба. И однажды утром вы просыпаетесь и чувствуете, что больны, а потом у вас обнаруживают рак.

— Ну, и чего же вы хотите от жизни, Лео?

— Хочу быть знаменитым, сильным и богатым. Если честно, все этого хотят, только боятся признаться.