И пожалела Мишу Панкратова, кой вдруг почуял - смутно, размыто - что скоро он останется один, лишится Сашича, Димыча и Али. А потом снова обретет... кого? их? не их?.. И ВсеМузыка будто гладила его, мальчика в горе, по взъерошенной голове (хотя нечего было сейчас там ерошить, не осталось волос из-за работы с НПВ), утешала просто, как в детстве когда-то реальная мама: "Давай подую, вава пройдет." Вава не пройдет оттого, что на нее подуют - а все равно легче.

    И Геннадию Борисовичу Иорданцеву, ГенБио, старому, все повидавшему и пережившему, битому жизнью сильному умнику - и поэтому неизбежно скептику и цинику, - вдруг захотелось уткнуться в теплый мамкин подол и под поглаживание и уговаривание выреветь обиду на непонимания этим окаянным миром величия порывов его мальчишеской души. Во всяком случае глаза у него покраснели, губы дергались; и сморкался он явно не от холода.

    "Дай подую на пальчик, вава пройдет."

    ... и хоть недавно они по-патрициански, у бассейна и термы, патякали о возможности своего всевластия на Земле и в Галактике, - сейчас все они были как малые дети. Малые дети Вселенной, вставшие дыбки, тянущиеся к огонькам звезд несмысленыши.

    Вселенная жалела их всех; но совсем не за то, за что люди жалеют себя и других, скорее, напротив: что они в слепой тяге к счастью придают значение тому, что его вовсе не имеет; и что нельзя их утешить, не соврав: мол, все будет хорошо. По-вселенски да, конечно, только так и не иначе, а вот для них... нет, не будет хорошо. Слишком все крупно. Но все равно жалела и любила - каждой нотой, каждой мелодией музыки своей необъятной души.

    Никто из них, даже наблюдавший вспышку той сверхновой Любарский, не знал и не мог знать об одарианах, сгоревших в космолетах, в которых они сначала улетали от взорвавшегося светила, а потом согласованно развернулись и пошли к нему... мировая драма в далекой искорке, что Варфоломей Дормидонтович видел в телескоп в Овечьем ущельи в ночь на 16 ноября. Но в умах и в душе каждого стоящего на КапМостике сейчас повторялся тот их последний мотив:

    - Ты! Только Ты есть! И мы - Ты!..

    12.

    ... и вот ЭТО заполнило полигон до краев. Все титановое "корыто" в полтора гектара. Стадион. Футбольное поле с периферией. Седьмой материк Земли.

    Впрочем, когда отшипели последние разряды, погасли индикаторы на пульте НетСурьезовой автоматики, увидели: свечение внизу по накалу и спектру ничуть не сильнее того, что посылала сгинувшая в Дроблениях Аскания-Нова 2. Даже, пожалуй, слабее, тусклее - при том же К8640. Просто его стало гораздо больше; не пятачок, а вся площадь полигона сияла, заполненная новорожденным сотворенным, созданным людьми! - веществом.

    - Думаешь, радиоактивность? - негромко спросил Панкратов НетСурьеза.

    Тот поднял и опустил брови:

    - Вряд ли. Если и есть, то на уровне земных пород. От нее радиогенное тепло, от него и свечение.

    От прямого глядения (а глядеть хотелось непременно прямо, в упор) у всех слезились глаза. Перешли на экраны, кои давали изображения каждый в своей части спектра.

    И так увидели гораздо больше: - горная область в центре с ветвящимися хребтами и ущельями; - высокое плато кольцом вокруг нее; - холмистые равнины, нисходящие к краям полигона. Все в дымке первозданной атмосферы. Из чего она? Это узнают потом. Подобное они видывали только в Меняющейся Вселенной из кабины ГиМ: начала жизни планет.

    ... даже по времени Материк исполнился как симфония или фортепьянный концерт с оркестром: за 48 минут. Только не в четырех и не в трех частях, а в двух, по ступеням Дробления.