– В каком смысле?

– Они работари на Институт Обсефизисесских Пробрем. Занимарись рокарьными территориями. Наверняка я ситара их работы.

– Я даже этого не знал. Они постоянно были в командировках, но я думал, что это какое то торгпредство. Впрочем, мне было десять, когда они погибли, а потом рассказать о них стало некому.

– Они погибри в Центрарьной Африке, да?

– Откуда ты знаешь?

– Там пропара экпедисия Института. Узасная трагедия.

– А что они делали в Африке?

– Иссредовари Ваканду.

– Это страна из комиксов?

– Просто рокарьная террритория. Надо же быро её как то назвать?

– А что это за «локальные территории», Сека? – спросила Натаха.

– Это неориентированные пространства Пенроуза, в которые замкнуты насеренные пункты. Там зивут обысьные рюди, они дазе не знают, что это рокарьная территория, для них всё обысьно. Странности торько дря внеснего набрюдатеря.

– А откуда они берутся?

– Вот представь себе, Натаса: есть, допустим, город. На него нападают враги. Это дря города – как смерть для серовека. Дря внеснего набрюдатеря он умер, его борьсе нет. Он остарся в своём временном отрезке, там он сусествует, как всегда. Так зе, как мёртвый серовек. Мы не мозем вернуться во временной оси назад и посетить этот город, насе время относитерьно него ринейно. Это понятно?

– Пока – да. Ну, кроме странной концепции, что мёртвые где то там живы. Звучит умно, но представить не могу.

– А ты мозес представить, сто все есть, а тебя нет?

Натаха глубоко задумалась.

– Знаешь, – сказала она неуверенно, – когда ты вот так говоришь… Умом понимаю. Представить – не получается. Я же всё представляю как бы изнутри себя, как будто я на это смотрю. Но меня же нет – как я могу это видеть?

– Мы мозем думать только в ринейном времени и пространстве. Наса горова так устроена. Природа дала нам горову не для того, стобы ей думать о топорогии, а стобы искать еду и убезать от хисьника. Для этого нузно оперировать в топорогии Евкрида: время, расстояние, ускорение, траектория бросенного камня, прызок на дерево.

– Так что там с городом, – перебил их я, – не уходите в философию.

– Помните регенду о граде Китезе?

– Это где монголы пришли к городу, а он то ли в озеро погрузился, то ли в небо вознёсся, то ли просто исчез? И только праведник может его увидеть и войти?

– Да, да, Натаса, правирьно! Это и есть рокарьное пространство Пенроуза. Оно возникает, когда находится серовек, способный разорвать ринейность. Когда город преврасяется в рокарьную территорию, тот, кто это сдерар, становится Хозяином Места. Оно как бы сясть его, а он сясть города. То, сто произосро с местом, произосро в его горове, понимаете?

– Мало ли что у кого в голове происходит!

– Нет, Натаса. Ты неправа. Всё происходит в горове! Вообсе всё! Мир явряется консенсусом набрюдатерей, который мы называем реарьностью. Хозяева Мест создают собственную реарьность и становятся якорем и мостом. Якорем, который удерзивает пространство Пенроуза, и мостом, который его соединяет с ринейной метрикой.

– Ты, Сека, либо чересчур умная, либо несёшь херню, – грустно сказала Натаха. – Но я слишком тупая, чтобы отличить одно от другого.

Я, чувствуя, что открываю то ли пресловутый ящик Шрёдингера, то ли шкатулку Пандоры, развернул склеенный лист. Да, это, вне всякого сомнения, писал я. И с первых же строк вспомнил, как я это писал. И почему. И зачем.

***

«Придётся, наверное, завести себе вот такую «внешнюю память». С каждым циклом я что то забываю. Это отвратительное ощущение. Наверное, самое отвратительное из всех здешних ощущений.