– вероятно, не без помощи валявшейся неподалеку дохлой собаки. Графиня поморщилась, недоумевая, как ее угораздило переночевать на этой помойке, и тут, наконец, обратила внимание на того, кто потревожил ее сон.

Это был туземный мальчишка лет девяти, чумазый и оборванный под стать этому месту. Когда она открыла глаза и потянулась к мечу, он испуганно отскочил и теперь стоял в трех футах от нее и что‑то лопотал.

– Не понимаю, – пожала плечами Элина, – но если ты считаешь, что я занимаю твое место, то я немедленно его освобожу.

Юный тургунаец, естественно, тоже не понял ни слова, но продолжал говорить, явно что‑то прося или предлагая. Графиня расправила затекшие конечности и поднялась на ноги; охнув, потерла бедро, на котором, очевидно, уже образовался синяк, затем поежилась и зябко обняла себя за плечи. Проделав все эти действия, она вдруг поняла, что парнишка настойчиво повторяет слово «эрых».

– Эйрих? – она не смела поверить своей надежде. – Ты можешь отвести меня к Эйриху?

– Эрых, эрых, – радостно закивал мальчик.

Конечно, это могло быть просто каким‑то туземным словом, но, в конце концов, чем она рисковала? Заманивать ее в ловушку не было никакой нужды – можно было просто прийти сюда и взять ее голыми руками, пока она спала. Итак, Элина двинулась за своим чумазым провожатым, который периодически оборачивался, проверяя, идет ли она за ним.

Выйдя из тени двора на освещенную солнцем улицу, графиня блаженно улыбнулась, понадеявшись, что ее озноб наконец пройдет. Вообще чувствовала она себя достаточно скверно, но, тем не менее, осматривалась по сторонам и старалась запомнить дорогу.

Архитектура города напоминала средневосточную, но была при этом проще и грубее – то же тяготение к аркам и сводам, но без декоративных элементов; в то же время дома, избавленные от необходимости тесниться в границах городской стены, располагались свободнее, и улицы были, как правило, достаточно широкими. Народу на улицах было не слишком много; основную одежду мужчин составлял стеганый халат и облегающие штаны, на голове – небольшая угловатая узорчатая шапочка или островерхая войлочная шляпа. Женщины носили строгие коричневые или черные платья и шаровары; большинство покрывало голову платком или, на мужской манер, шапкой, но у молодых девушек единственным головным убором были их собственные косички, число которых могло достигать пары десятков. Периодически местные жители одаривали Элину любопытными взглядами, но нельзя сказать, чтобы на нее пялились во все глаза. Представители белой расы не были здесь такой экзотикой, как представители желтой – на Западе. Правда, обычно они попадали сюда в качестве рабов.

Пару раз мимо проезжали конные воины, похожие на тех, что сопровождали ханское посольство, но, конечно, выглядевшие далеко не так шикарно; они тоже внимательно косились на Элину, но, ничего не говоря, ехали дальше. Один раз навстречу графине попался худой жилистый раб в железном ошейнике; шаркая разношенными туфлями без задников на босу ногу, он нес на плече здоровенный окорок. Он принадлежал к восточной расе, и Элина не пыталась с ним заговорить. В этой части города мало у кого были собственные рабы; в более зажиточных районах такие встречи случались бы чаще.

Наконец мальчишка привел Элину к местному постоялому двору – это был длинный приземистый барак, выстроенный по трем сторонам квадрата. Во дворе у коновязи стояло несколько лошадей и один двугорбый длинношерстый верблюд, заметно отличавшийся от своих средневосточных одногорбых собратьев. Над кучей лошадиного навоза кружились мухи.

Мальчишка уверенно направился к левому крылу здания, но, вместо того, чтобы войти в завешенную грязной циновкой дверь, остановился и принялся выкрикивать какую‑то фразу не то на местном, не то на ином неизвестном Элине языке.