|
Стоя в дверях, я наблюдала, как он склонился над бумагами, низко сдвинув очки на нос. Ряды книжных полок протянулись вдоль дубовых стен его кабинета, стойкий запах пы-ли, кожи и сигар пропитал здесь все насквозь, хоть отец и бросил курить десять лет назад. Я испытала крошечный прилив нежности, вдруг увидев, как сильно он постарел. Старики как дети – что-то в их манере вести себя вынуждает нас любить их, несмотря на то, что они рав-нодушны и эгоистичны. Какое-то время я стояла, присматриваясь и прислушиваясь к этой неожиданной нежности, и было бы уже нелогично просто развернуться и уйти, не говоря ни слова. Я кашлянула, а потом решилась легонько постучаться в открытую дверь, отчего целлофановая обертка букета громко зашуршала. Он не оторвался от бумаг. Я вошла в кабинет. Стояла и терпеливо ждала. Потом нетерпеливо. Потом мне захотелось запустить букет ему в голову. Или лучше оборвать все цветы, лепесток за лепестком, и швырнуть ему в ли-цо. Естественная радость от встречи с отцом переросла в привычное раздражение и злость. С ним всегда все трудно, все непреодолимо и неловко. – Привет. – Это прозвучало так, будто мне снова лет семь. Он не взглянул на меня. Вместо того закончил читать одну страницу и затем прочел следующую. Наверное, на это ушла одна минута, но мне показалось, что все пять. Наконец он поднял на меня глаза, снял очки и воззрился на мои босые ноги. – Принесла вам с мамой эти цветы. Хочу найти для них вазу. Больше всего я сейчас напоминала себе Красную Шапочку с ее «принесла вам пирож-ков и горшочек масла». Молчание. – Здесь вазы нет. Мысленно я слышала, как он добавил «гребаная идиотка», но поручиться нельзя, по-скольку он из тех, кто говорит «невменяемая», что бесит меня до крайности. – Да, я знаю. Просто решила сказать «привет» по дороге. – Ты останешься на обед? Интересно, что он подразумевает. Хочет, чтобы я осталась, или наоборот? Но что-то он точно подразумевает, он никогда ничего не говорит просто так, в каждой фразе имеется подтекст, например что я законченная имбецилка. Я пыталась понять, что он имеет в виду и что из этого следует. Но не поняла и в итоге сказала: – Да. – Увидимся за обедом. Что означало: «Зачем ты отвлекаешь меня от дела своим кретиническим приветом, ес-ли мы все равно с минуты на минуту встретимся за одним столом, идиотка ты невменяе-мая». Он надел очки и погрузился в чтение. Мне снова неудержимо захотелось запустить в него цветами, отрывать их один за другим и пулять ему в лоб, но из уважения к букету Эдит я не стала этого делать, а развернулась и пошла прочь, и паркет противно скрипел под босыми ногами. Придя на кухню, я бросила букет в раковину, перехватила кое-чего пожевать и пошла обратно в сад. Отец был уже там, здоровался с сыновьями. Крепкие рукопожатия, глубокие звучные голоса: спектакль под названием «Мы – мужчины». Потом они в момент проглотили по фазаньей ножке, сдвинули оловянные кружки, облапали парочку девиц за сиськи, утерли лоснящиеся губы и дружно рыгнули – так мне, по крайней мере, привиделось, – а затем уселись за стол. – Милый, ты еще не поздоровался с Люси, она ходила за вазой для чудесного букета, который нам подарила. Мама опять улыбалась мне так, точно лучше меня никого на свете нету. Никто на свете лучше нее так улыбаться не умеет. – Мы уже виделись в доме. – О, прекрасно. – Мама не сводила с меня глаз. – Ты нашла вазу? Я посмотрела на Эдит, которая ставила на стол корзинку с рогаликами. – Да, нашла. На кухне, рядом с мусоркой. – И я ласково улыбнулась, зная, что она со-чтет, будто я туда их и отправила, чего я не сделала, но мне хотелось ее подразнить. – Конечно, там ты уже и пообедала, – так же ласково откликнулась Эдит, и мама рас-терянно поглядела на нас. |
