— И мать тоже.

Бенгалец поднялся.

— Ох, Господи Иисусе, — сказал Нэбби Адамс. — Давайте-ка, быстро отсюда.

— И зять!

Последнее оскорбление. От нанесенного бенгальцем удара полетели стаканы, бутылки. Нэбби Адамс поспешно увел всю компанию.

— Платье! — взвизгнула Фенелла.

— Ничего. Быстро, вон туда, к танцорам. Полиция через минуту возьмется за дело.

Они смешались со зрителями, наблюдавшими за ронггенгом.

— Лучше на площадку поднимемся, — предложил Нэбби Адамс, — и потанцуем. Прикинемся, будто давно танцуем.

— Все? — спросил Краббе.

— Мы с вами. Он не годится. Описается с трех сторон.

— Но я не умею.

Фантастический мир в электрическом свете. Ждавшие своей очереди потанцевать малайцы любезно пропустили вперед белых мужчин. Краббе видел потные лица оркестрантов, щегольской сонгкок над саксофоном, молодого хаджу, игравшего на барабанах. Видел в бреду, как огромный Нэбби Адамс, высокий, словно помятая башня, деревянно отступает и наступает, увлекает за собой и влечется за своей пигмейкой партнершей с невидимой «корзиночкой»[33] на шевелившихся в танце пальцах.

— Виктор! — кричала Фенелла. — Виктор! Иди сюда!

Но парализованный Краббе глазел, открыв рот, на вилявшую бедрами партнершу Нэбби Адамса. Красная копна волос, стильный саронг, веселое, брошенное Краббе приветствие:

— Табек, туан, — ловкие ноги на высоких каблуках, зад ходуном ходит. Это был Ибрагим.

— Виктор! Иди сюда сейчас же!

Вскоре, упавшие духом, побрели к машине, поехали домой. Вел Нэбби Адамс, с чрезмерной осторожностью, со старушечьей дотошностью:

— Чего этот мужик собирается делать? Собирается тут повернуть или прямо поедет? Хотелось бы мне, чтоб он сообразил. Эта женщина будет дорогу переходить или нет? — Но вскоре подогнал «абеляра» к освещенной веранде пансиона Лайт. Последовала пауза. Потом Нэбби Адамс сказал:

— Не возражаете, если я воды зайду попить? В горле пересохло.

Они поднялись. Нэбби Адамсу дали теплую бутылку пива «Тигр». Алладад-хан сидел в медитации, опустив голову на руки. Нэбби Адамс долго ворчливо говорил с ним на урду. Время от времени Алладад-хан давал стонущие ответы. Фенелла вдруг расплакалась, бросилась в спальню. Краббе пошел за ней.

— В чем дело, дорогая?

— Ох, ничего не получится, ничего не получится, — завывала она. — Стараешься с ними сблизиться, а они, а они, а они…

— Да, милая?

— …пользуются. Потому просто, что я была там единственной белой женщиной. Они меня… они меня…

— Да, милая?

— …за шлюху приняли или еще за кого-то. И начали драться, — рыдала она в потолок, затянутый паутиной.

— Ничего, дорогая. — Краббе держал в объятиях вспотевшее дрожавшее тело.

— Они так не обращались… с другими, — шмыгала она. — Всё мем, мем; да, мем, нет, мем…

— Это никакого значения не имеет, милая.

— Я поеду домой, — объявила Фенелла. — Я не вынесу. Они все плохие… плохие.

— Это мы потом обсудим, дорогая, — сказал Краббе. — Теперь просто вытри глаза и пойди пожелай доброй ночи той парочке.

Виктор Краббе вернулся к гостям, а гостей больше не было. Так, по крайней мере, казалось. А потом он услышал с веранды пульсирующий довольный храп. В плантаторском кресле растянулся Нэбби Адамс, сильно превышая его размерами, заснул в мятой рубахе и мятых штанах. Слегка заворочался, во сне чуя чье-то присутствие, поднял кожаные веки, немного поговорил на урду. Потом открыл глаза шире, сказал:

— Всего пять минут, — снова закрыл, поудобней устроился и захрапел.