– Небось с выпивкой? И не что нибудь, а «мартини»? Да? Ты неплохо устроился, Джо. Не сравнить с тем, как тебе было в тюрьме, а?

Ли почувствовал, как его рот опять судорожно перекосился. И он повернулся так, чтобы Амато не видел его искаженного лица.

– Зачем вспоминать тюрьму, шеф? – потухшая сигарета в его руке описала большой полукруг.

– А что, – с напускным простодушием отозвался Амато, – разве это неинтересно? Эти парни из тюрьмы рассказали мне, как ты себя там вел...

– Ладно уж, – отрезал Ли, – лучше бы они держали язык за зубами.

– А что? Ты, говорят, там молился все ночи напролет, стоя на коленях. Как в церкви. Просто смех!

– Странное у вас представление о смешном!

Глаза Джо Ли злобно сверкнули, как у зверя, попавшего в ловушку. Он не мог без ужаса вспоминать те две недели, которые он провел в тюрьме, в камере смертников. До сих пор во сне его душило кровавое марево. И он просыпался в безумном страхе – ему казалось, что ухмыляющиеся тюремщики тащат его на электрический стул.

– А чего ты переживал там? Разве не знал, что я тебя вызволю?

– Оставалось мало времени, – отозвался Ли. И шрам на его щеке опять пополз куда то вкось.

– Ты должен был верить мне и не терять время на молитвы кому то другому. Что там слышно с Рэтником?

– Коннорс говорил с ним. Он не собирается танцевать в паре с нами. Не поддается на уговоры.

– Этот фараон не может выполнить ни одного поручения. Плохо, когда кого то нельзя купить, в особенности если тот лучше этого пижона Коннорса.

– У Рэтника шарики сейчас крутятся только в одном направлении. Кто убил Вентра – вот что его интересует.

– Крепкий орешек, – нахмурился Амато. – Упрям!

Заслышав шаги на лестнице, Амато предостерегающе махнул рукой. Но это был всего лишь Хэмми, ввалившийся в комнату с пьяной ухмылкой на красном лице.

– Прошу прощения, что опоздал, – обратился он к Амато, садясь в кресло, заскрипевшее под тяжестью его огромного тела.

– Ты где был? – голос Амато казался обманчиво приветливым.

– И там, и сям. Мы кое что отмечали, – хихикнул Хэмми, откидывая с обезьяньего лба спутанные волосы. Но под взглядом Амато он сразу протрезвел. – Простите, босс, это больше не повторится. Я...

– Заткнись, – яростно прервал его Амато. – Ли! Надо что то придумать насчет Рэтника.

Тяжелые шаги и хриплое старческое дыхание подымавшегося по лестнице человека вызвали усмешку Амато.

– Теперь надо запастись кислородной подушкой, – проворчал он.

Дверь отворилась. На пороге, щурясь от яркого света, стоял Клинкэннон.

– Садитесь, – жестко проговорил Амато, в упор разглядывая вошедшего. – Да, теперь вы уже не тот боевой петух. Вам бы теперь на солнышке во Флориде кости греть. На хорошем пансионе...

Клинкэннон попытался выпрямиться и расправить плечи. Но безуспешно – слишком он был стар и беспомощен. Видно было, что Клинкэннон здорово пил; об этом говорила и сетка склеротических жилок на лице. В глазах его метался страх, который не смогло заглушить спиртное.

– Нам нужно поговорить в открытую, – обратился Клинкэннон к Амато, стараясь, чтобы его слова звучали искренне и дружески, но замялся при виде презрительной усмешки, появившейся на губах Амато. – Тут ваши парни прижали кое кого из моей профсоюзной ячейки. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Надо с этим кончать.

– Кончать с этим, сказали вы? – Амато, казалось, не спешил с ответом. – Вот вы и кончайте.

– Это ваших людей надо остановить, – Клинкэннон встал и оперся обеими руками о письменный стол, за которым неподвижно сидел Амато.