Закрыл глаза и увидел Бориса. Не пасть, а аккуратно сложенные губы, чистые ровные зубы существа, привыкшего к варёной пище. Да, человек…

2

Сергей пришёл ко мне дней через десять, отдал долг и, помявшись, сказал:

— Слышь, Алексеич! Тебя Борис просит выйти во двор, поговорить хочет.

— О чём? Ещё кому-нибудь ухо откусил?

— Да нет. Посоветоваться хочет. У него с Женькой разборка идёт. Вот и хочет посоветоваться.

Признаться, меня разбирало любопытство, чем закончится эта история с носом, и я не заставил себя упрашивать.

Во дворе было жарко, и мы отошли в тень кустов возле частных домов.

Борис чувствовал себя явно не в своей тарелке. Эти десять дней ему не прошли даром. Он осунулся, и в глазах появилась тоскливая обречённость помыкавшегося по судам и милициям человека.

Сергей сразу объяснил суть:

— Дело против Бориса можно прикрыть, но всё зависит от Женьки. А он ни в какую! Сидит на бюллетне. Отказное заявление ни пишет.

— А сёстры как? — спросил я. — Неужели не договорятся.

Борис вздохнул и поморщился:

— Моя уже несколько раз ходила. На колени перед этой сволочью становилась. А он одно: кто мне возвратит утраченную честь и здоровье?

— Ну и сколько же он хочет?

— Понимаешь, Алексеич, — сказал Сергей. — Он, конечно, возьмёт, но ему повыламываться надо, поизмываться. Пойдём к этому обалдую. Он тебя знает, книжки твои читал, а?

Я понимал, что моё присутствие на переговорах мало чем поможет Борису. Но во всей этой ситуации с носом начало прорезываться пусть не гоголевское, но довольно интересное продолжение. Оказывается, нос имел цену, и соблазн поучаствовать или хотя бы поприсутствовать при этом торге толкнул меня согласиться на этот визит.

Женька жил на первом этаже двухэтажного кирпичного дома. Проходя мимо открытого настежь окна, Борис заглянул за занавеску и с заискивающей ноткой в голосе спросил:

— Женя… Можно?

В ответ послышалось нечленораздельное бурчание.

Дверь оказалась открытой. Мы вошли, разулись и за Сергеем двинулись по полутёмному коридору. Хозяин сидел спиной к нам в кресле, смотрел телевизор и не шелохнулся, когда мы поздоровались. В этот момент мне показалось, что вдруг он повернётся, а вместо носа у него на лице…

Но ничего страшного не случилось. Борис осторожно, на цыпочках, прошёл к столу и поставил бутылку водки. На этот звук Женька среагировал быстрым поворотом головы и увидел всю нашу делегацию:

— А! И писателя привели! Это хорошо, даже очень хорошо. Проходите, садитесь. А вас я не приглашал садиться.

Это — двинувшимся было к дивану Сергею и Борису.

— Я вас, может, сейчас выпру, а с Алексеичем мы посидим, как культурные люди.

Попривыкнув к полутьме комнаты, я обнаружил, что нос у Женьки живёхонек, пришит к тому самому месту, где ему и надлежит быть, только сшивок был чуть заметен, да сам кончик носа отдавал неживой белизной, будто обмороженный.

— Я ведь с вами давно хотел познакомиться… — сказал Женька. — Я литературу люблю, особенно классиков. Толстого, Евтушенко, Окуджаву, Жванецкого. Поговорили бы, да тут вот какой сюрприз от родственничка вышел. Сижу в темноте, людям на глаза боюсь показаться.

— Конечно, это не рядовой случай, — дипломатично сказал я. — Но чего в жизни не бывает?

Женька ничего не ответил, только посмотрел на меня каким-то особенным долгим взглядом, значения которого я, каюсь, тогда не понял.

— Вы ж свояки! — вклинился в разговор Сергей. — Договоритесь по-хорошему, по-родственному.