В бане было примитивное удобство, предусмотренное как раз для таких экстренных случаев, а короче, унитаз, на который Женька взобрался, как был, в голом виде. И тут случилось ужасное: унитаз развалился, Женька рухнул на острые обломки и поранил всю свою казённую часть. Вопль пострадавшего потряс баню. Голые и намыленные мужики взломали дверь, извлекли пострадавшего из туалета. Но хохот, сказал Сергей, стоял просто дикий. Из Женьки кровь ручьём, а голые мужики ржут. Но вызвали «скорую», увезли зашивать, что он там порезал — оторвал, а что именно, никто не знает.

— Ну, и как он сейчас? — спросил я Сергея.

— Выписался. Пришили ему всё, что надо мужику. Да вон Борис идёт. Он-то лучше всё знает.

Подошёл Борис. Мы сели на скамейку возле подъезда.

— Да, моему свояку опять не повезло. Выписали его. Он теперь страшно занятой. В рот ни капли не берёт после того случая с носом. А после унитаза в суд на баню подал. Требует инвалидности за счёт бани, чтобы они ему среднюю зарплату всю жизнь платили. Или на худой конец компенсацию в миллион рублей.

— Что, действительно, серьёзная травма?..

Борис пожал плечами.

— У него справок, рентгеновских снимков — гора! Уже за счёт бани к профессору в Самару ездил. К экстрасенсам ходит. Его Лариска отдельно от него на другой кровати спит. Вот и весь диагноз.

— Вот ведь как жизнь распоряжается, — задумчиво сказал Сергей. — Правильно говорят, знал бы, где упасть, так соломки подстелить.

— А мне на улице знакомые проходу не дают. Баня что? У них денег нет, чтоб платить. Заведующая говорит, если присудят платить Женьке, то закроют баню или продадут.

— Где же народ будет мыться? Все заводские баней пользуются. Я вот любитель попариться. — Серёга недовольно покрутил головой. — Этого Женьке народ не простит.

— Да к нему уже делегации ходят. Отступись, мол. И банщицы приходили. А он упёрся — в суд, только в суд!

Вот такие, значит, события произошли, пока я прохлаждался в деревне. Если происшествие с носом имело характер индивидуальной разборки между свояками, то падение Женьки в унитаз и последовавшие за этим события получили общественную окраску. Помывочная публика, а её была не одна тысяча в околотке, явно волновалась и с нетерпением ждала результатов процесса.

На суде я не был, но уже через день в околотке только об этом и говорили: Женьке присудили миллион за пожизненный ущерб, а баня закрылась на ремонт, причём в объявлении о закрытии было написано, что ремонт продлится не менее двух лет. Публика, ясное дело, взвыла, но против решения суда не попрёшь. В хозмаге исчезли из продажи детские ванночки и тазы, видимо, жители, готовясь к худшему, запасались подручными средствами для домашнего помыва.

Женьку, конечно, клеймили на всех углах, во всех магазинах, у всех пивных ларьков, а он нигде не показывался. Сидел дома, смотрел видик, или спал, или книжки читал, словом, на улицу не выходил.

И можете представить моё удивление, когда однажды поздно вечером Женька заявился ко мне домой.

— Извините, что зашёл, но я хочу поговорить с вами.

Мы прошли в мою комнату. Он осмотрелся, подошёл к книжным полкам.

— Много тут у вас всего. Философия, история. Стало быть, много чего знаете.

Я молчал, поглядывая на его тщедушную птичью фигуру. События, трепавшие его полгода, казалось, никак на нём не отразились.

— Я, собственно, по одному вопросу к вам, — Женька присел в кресло. — Вы, писатели, народ бойкий. Так вот, прошу, не пишите обо мне.

— Это о ком не писать? — поразился я. — О тебе?

— Ну да, обо мне… Обо всём этом, что тут со мной случилось.