– Нет. Они погибнут сами, прикончив мозг и не тронув ни одной молекулы углеродной органики. Но этот Корабль почти живой, понимаете? Им управляют мозг и подключенные к нему люди, и я не могу предсказать, что произойдет при разрушении симбиоза. Система жизнеобеспечения выйдет из строя, вы задохнетесь или умрете от холода… Будут блокированы все шлюзы и транспортные средства, так что из Корабля не выбраться… Или, наоборот, случится разгерметизация… Возможно, он включит двигатели и уйдет с планеты с таким ускорением, что никому не выжить… Возможно, опустошит резервуары с антивеществом, начнет трансформировать внутреннее пространство, и людей раздавит переборками. Я не знаю!

    – Похоже, нам достанется не техника фаата, а ее обломки, – вымолвил Литвин.

    – Обломки лучше, чем ничего, – заметил Фосс. – И много лучше, чем тотальное порабощение.

    – Это верно, – согласился Литвин, присматриваясь к сигге. – Все же оригинальный у вас способ ассенизации… Значит, говорите, хоботок с иглой воткнуть и повернуть кольцо?

    – Именно так.

    Чувство небывалой легкости вдруг овладело Литвиным. Смерть его не пугала, ибо казалась ничтожной платой за безопасность родного мира, хоть и населенного тупицами и упрямцами, но все же единственного во Вселенной, где ему хотелось жить. Не сожалел он и о том, что его жертва останется неизвестной, что не назовут его героем и песен о нем не споют; было даже справедливо, что он разделит судьбу камерадов с «Жаворонка» и тех, других, что бились с фаата и приняли честную смерть. Лишь об одном он печалился: так не хотелось, чтобы погибли с ним Эби Макнил, и ее нерожденный ребенок, и Йо, милая фея.

    Он повернулся к Фоссу и сказал:

    – Вы, конечно, правы: не ваше это дело – класть жизнь за дикарей. Я все исполню, эмиссар, а вас благодарю за помощь. Но будь моя воля, я бы…

    – Да?

    – Я бы не убивал тхо, а только Связку и тех, кто крутится рядом с ней. Такие, как Йо, ничем перед нами не провинились… как и сам Корабль… Все-таки разумный, хоть и квази.

    – Лес рубят – щепки летят, – молвил Фосс. – А что до Корабля и его разума… Вы с ним общались через ментальный интерфейс высокой пропускной способности – можно сказать, мыслили в унисон. Неужели не ясно, что он такое?

    – Он говорил, что дорожит эмоциями, – подумав, произнес Литвин. – Мне кажется, что он способен не только мыслить, но и чувствовать… Странно для компьютера!

    – Это не компьютер. Или, если хотите, не такой компьютер, к каким вы привыкли на Земле. Лишь разум способен осмыслить чувства, выразить их и ощутить радость или горе, счастье или ужас, любовь или ненависть во всей их полноте. Разум придает чувствам глубину, и если бы вы, подобно даскинам, хотели создать устройство, хранящее ваши эмоции, пришлось бы даровать ему самосознание и разум. Как бы разум, ибо он зависит от эмоций, что для существа поистине разумного недопустимо.

    Литвин приподнял бровь:

    – Разве? Случается, что даже у людей чувства превозмогают рассудок.

    – И вы полагаете, что люди ведут себя в такой момент разумно? Они предают и лгут, поддавшись жадности и страху, срывают злобу на невинных, из ненависти убивают и калечат, расстаются с жизнью из-за попранной гордыни или неразделенной страсти… Конечно, он иной, – Фосс показал на пульсирующий у их ног отросток.