Глава 33. Обо всём понемногу

С утра она садилась за вышивание, а в библиотеку приходила после обеда. Вносила в реестры новые поступления, наводила порядок на полках, разбирала архив, отбирала старые, рассыпающиеся в руках книги для списания (заведующая разрешила забрать списанные книги; подарок просто царский, а страницы можно подклеить).

Арина вышила три катапетасмы – жаккардовую фиолетовую для воскресений Великого поста, жаккардовую красную для ночной пасхальной службы, муаровую солнечно-жёлтую для службы по воскресным дням. Она расшивала четвёртую, из белого муара, когда вернулись из Москвы Николай с матерью. Алла Михайловна бесцеремонно вломилась в Аринину квартиру, попутно отругав её за то, что не запирает дверь, схватила с полки первую попавшуюся книгу, смахнула со стола жемчужно-белый муар и застыла, увидев огромного кота, царственно возлежавшего на диванной спинке.

– Это что же, Белый твой вернулся? Вот же зверина! На камышового кота похож. Такой cожрёт и глазом не моргнёт.

Арина не ответила. Кот повёл в сторону Михалны ухом с рысьими длинными кисточками, потянулся не по-кошачьи длинным телом, выпустил когти и снова убрал: видимо, счёл объект недостойным внимания.

Объект смотрел на него с опаской: лапы толстые, когти длинные, морда сытая. Откормила Аринка постояльца. Мужика бы вот этак кормила, а она – кота…

– Доктора сказали, через месяц швы рассосутся, мелкие буковки буду читать! А пока только названия могу. Вот слушай: «Филиппа Грегори. Ещё одна из рода Болейн. Перевод с английского Ольги Бухиной и Галины Гимон». Что за Филиппа такая?

– Это исторический роман об английском королевском дворе.

– А шьёшь чего? Простыни, что ли? Дорогие поди, шёлковые, а ты мелом их изрисовала! И машинка странная.

– Машинка вышивальная, а мелом нанесён узор. Это не шёлк, это муар. И не простыни, а… занавеси. – Арина вовремя остановилась, проглотила слово «катапетасмы» и не стала объяснять, что вместо мела она рисует узоры на ткани тонким сухим обмылком. Она вообще не собиралась посвящать Михалну в свои дела (завтра будет в курсе весь дом и два соседних), но мать Николая так искренне радовалась, так горячо благодарила её за врача, на все лады расхваливала Аринину бабушку: «Кольку приютила, цельных два месяца жил, а она и денег не взяла, и готовила ему, и кормила… Кристальной души человек!» – Михайловна суетилась, всплёскивала руками, расцеловала её в обе щеки, и у Арины не хватило совести её выставить.

Как не хватило совести признаться церковнослужителю, что она давно перестала верить в Бога, а сведения о том, каких цветов бывают храмовые катапетасмы и как их принято расшивать, почерпнула из интернета.

Михална сидела бы у неё до вечера, если бы не пришёл Николай. Бросил Арине: «Привет! Приходи вечером к нам, будет торжественное чаепитие по случаю прозрения рабы божией Михайловны», получил от матери подзатыльник за «рабу», хотел сказать что-то ещё, но – не стал при матери, улыбнулся и ушёл. Арина думала, что он вернётся, ведь столько времени не виделись! Позвонила в библиотеку, сказала, что сегодня на работу не выйдет, и стала ждать. Кольке, которого она звала Колей, а при Михалне называла Николаем, Арина расскажет обо всём. О письме с печатью архиепископа. О бабушке, которой Арина звонит раз в месяц и к которой никогда не приедет, потому что бабушке она не нужна. О Белом, который прихромал к ней в палисадник на трёх лапах (четвёртая оказалась сломанной) и позволил взять себя на руки и отнести в дом: сопротивляться у Белого не было сил.