Кота Арина отвезла в ветеринарную клинику. На вопрос «усыплять привезли?» не сдержалась и ответила нестандартной и выразительной бранью (спасибо хореографу Эльмире за науку!), после чего котом занялся врач, а Ариной, потерявшей сознание от мысли, что Белому уже нельзя помочь, занимался его помощник.

Под головой было что-то жёсткое. Пальцы нащупали клеёнку. Медицинская кушетка!

– Я где?

– В клинике.

– Меня в клинику положили?

– Не тебя. Кота твоего. Просыпаемся, гражданочка. Открываем глазки и оплачиваем. Здесь ветклиника, а не больница. Оплачивать будем сразу, или частями? Можно частями, если паспорт с собой.

– Паспорт с собой. А что оплачивать?

– Хороший вопрос. Оплачивать переливание крови и лечение. Гена, дай гражданочке нашатыря нюхнуть, она сейчас цену увидит и снова в обморок брякнется.

– Не брякнусь. Деньги у меня есть. А Белый… он живой?

– Спит ваш Белый. Снотворное вкололи. Шкуру ему крепко попортили, и крови много потерял. Но сейчас всё в порядке, мы его зашили, лапу в гипс положили, двойной перелом, хромать будет, но вы сказали не усыплять… Выживет ваш мейн. Не плачьте.

– Как вы его назвали? Его Белым зовут.

– Мейн-кун это не имя, это порода. У вас, похоже, метис. Кто-то согрешил, или его отец, или мамаша.

Арина счастливо улыбнулась: Белый не хромал, ветеринары поработали на совесть, и глаз она ему почти вылечила, пригодились два курса мединститута. Белый больше не крутил башкой, оглядываясь. Значит, видел обоими глазами.

Николая она ждала весь вечер, совершенно забыв, что её пригласили на чай. В окно заглянула луна, покачала золотой головой: «Он не придёт. Тебе давно пора спать. Знаешь, что самое худшее на свете? Ожидание».

Арина уснула почти счастливой: всем, кого она любила, сейчас хорошо. А значит, хорошо и ей.

Алла Михайловна видела, как мучается сын – стряхивает с праздничной скатерти невидимые крошки, вздыхает, поглядывая на часы, вскакивает со стула, снова садится, не решаясь позвонить, чтобы не услышать вежливый отказ.

Масла в огонь подливала Василиска: металась по квартире, подбегала к двери, царапала когтями обивку и орала истошным мявом. Стерилизованная, а всё одно на уме: кота подавай, и точка. Алла бросила в Василиску тапком, та обиженно мяукнула, забилась под кровать и там переживала, завывая горестно и протяжно.

– Ма, зачем ты так? – заступился за кошку сын.

Алла готова была вышвырнуть Василиску в окно. А упрямую девчонку, из-за которой изводится её Коленька, притащить за косы и бросить сыну в руки. Но ведь – нельзя. Всё равно не придёт.

— Не придёт она, Коля. Не нужен ей никто, сама мне сказала.

– Когда?

– А вот как приехали мы, была я у неё, книжку ей читала. Глазами новыми хвасталась.

Колька был уверен, что мать бегала на четвёртый этаж, к Ирине Валерьяновне – продемонстрировать «американский взгляд» (за штатовские искусственные хрусталики заплатила «Барбариска», а деньги Колька заработает и вернёт). А она, оказывается, была у Арины и наговорила о Кольке бог знает что.

– Что ты ей наговорила?

– Да ничего. Говорю же, книжку читала ей, чтобы, значит, поверила, что глазами вижу всё.

–А про меня что говорила?

– Да я не помню уже… Что Ирку ты отшил и теперь, значит, свободен.

– Ладно, мать. Давай чай пить, остыл уже.

Чай пили молча. Колька запихал в рот последний кусок торта и улёгся спать. Михална мыла чашки и не понимала, чем не угодила сыну.

– Колюшка, ты бы в ящик почтовый заглянул.