Чай пили молча. Колька запихал в рот последний кусок торта и улёгся спать. Михална мыла чашки и не понимала, чем не угодила сыну.

– Колюшка, ты бы в ящик почтовый заглянул. Там белое что-то лежит, а мне открывать несподручно, наклоняться доктор не велел, сказал, хрусталики выпасть могут. Собирай их потом, с полу-то…

Колька читал письмо от Матильды Браварской, своей бабушки и материной несостоявшейся свекрови и злейшей врагини. Впрочем, врагиней она была тридцать восемь лет назад, а сейчас тяжело переживала смерть мужа и боялась, что не увидит внука. Так и написала: «Я не прошу прощения, хочу лишь увидеть единственного внука, если успею. И сердечно благодарю пани Зяблову, за то что ответила на письмо и сообщила ваш адрес».

Колька скрипнул зубами. Единственный сын, от которого отец откупился деньгами, не желал о нём знать. Единственный внук, о котором бабка вспомнила через тридцать восемь лет. Помнила тридцать восемь лет, поправил себя Колька. И кажется, собралась помирать. Ну, дела-аа…

Арина вскрыла конверт – и не только прочитала чужое письмо, но и ответила. Ну, дела-аа… А не вскрыла бы, он бы ничего не знал, перебил сам себя Колька. Мать бы выкинула конверт по тихому: сын уедет в Варшаву, а она останется одна.

– Коль, чего она пишет-то? Чего молчишь как сыч? Или плохое что?

– Хорошее, мам.

— Поедешь к ней? Колюшка… А как же я? Мне куда деваться? Одной зачем жить?

– Мам. Не передёргивай. Съезжу, посмотрю на свою бабку и приеду. Может, ей чего надо… Она старая совсем, лет восемьдесят, наверное. Про дом какой-то пишет, про наследство. Документы оформлю, дом этот продам к чертям и все дела. Тебе что, деньги не нужны?

Михална покивала, вытерла слёзы и робко спросила:

– Приедешь, значит?

– А куда я денусь?– Колька обнял мать за плечи, поцеловал в мокрую от слёз щёку. – Здесь у меня всё: ты, Василиска, Аринка.

– На кой она тебе сдалась? Ты теперь человек денежный, богатый, а она голодранка, полы в подъездах мыла, теперь занавески чужие строчит, из ЖЭКа-то выгнали… Шитьём на хлеб зарабатывает. И мужик к ней ездить повадился, мне почти ровесник. Ни стыда ни совести! Валерьяновна, Петра Ильича жена, своими глазами видела: машина белая, красивая, прям к подъезду к нашему… Мужик из себя видный, хоть немолодой уже. И с букетом. Любовник её, значит. Она дверь ему открывает – здрасьте, Игорь Владимирович, проходите в гостиную – и голос радостный такой.

Колька помрачнел:

– С Ариной я сам разберусь.

Мать поняла его по-своему, запричитала:

– Тебя ж посадят, Коленька, не трожь ты её, бога ради! Черти б её взяли!

◊ ◊ ◊

…С экрана на него смотрели усталые глаза. Лицо казалось странно знакомым. Где он мог её видеть?.. Он не помнил названия фильма, но актриса была точной копией его польской бабки, только моложе лет на тридцать. Тот же излом бровей, тот же рисунок губ.

– Матильда Вацлавовна, вы никогда не снимались в кино?

– Что? Заграч в фильми? Нет. Длачэго повиннам робич фильми… Я должна играть в кино?

– Не должны, вы не так поняли. Просто вы очень похожи на одну актрису, я видел, давно, только название забыл. – Колька сообразил, что говорит что-то не то.

Они смотрели друг на друга – постаревшая красавица и её взрослый внук – и молчали. Михална глянула на экран из-за Колькиного плеча:

– Забыл он… актриса Беата Тышкевич, а фильм «Дворянское гнездо». – И зашептала сыну в ухо: – Она это, Марека мать, кровь змеиная. Нам с Мареком жизнь поломала, за тебя взялась, надумала прощения просить, курва.