– Подарок. Фирменный «ХО», пьётся легко!

Сейф открылся тоже легко. Семён Михайлович подозрительно уставился на своего посетителя:

– Ты чего с ним сделал-то? Ключ в замке сам собой поворачивается, а всегда-то застревал, ни повернуть, ни вынуть.

– Замок маслом смазал. Там маслёнка лежала, я и смазал. А чё?

Семён Михайлович не нашёл что ответить.

Услышав, как за дверью звякнули бокалы, лейтенант покинул место дислокации, вернулся в дежурку и занялся «Дальнобойщиками-три».

◊ ◊ ◊

Когда к ней вернулась способность думать, Арина остановилась и сверилась с компасом. От шоссе она всё время шла на юго-восток, а убегая от человека, который её преследовал, здорово отклонилась к югу. Карту она помнила наизусть: где-то здесь Анушинский лес широким полуостровом вдавался между двумя болотами – Лебяжьим и Семёновским, соединёнными узким перешейком. Значит, идти надо на запад, а потом взять немного севернее.

Вымыла сапоги в неглубокой луже, достала из рюкзака аптечку, запасные носки и сухие стельки. Вытерла оцарапанную щёку спиртовой салфеткой, переобулась. Прислушалась – вдруг загудит электровоз, загрохочет товарняк, просигналит на шоссе легковушка, обгоняя неповоротливую фуру, – но не услышала ничего, кроме шелеста опадающей листвы и тихих вздохов ветра. Похоже, она ушла слишком далеко от шоссе, но бояться нечего: она знает, в каком направлении идти, в лесу светло и стемнеет ещё не скоро, а главное, за ней никто не идёт, никто не преследует. И не грибник это был: грибник бы наверняка отозвался, спросил дорогу к шоссе. А не шёл по её следам как зверь, скрадывающий добычу.

Она никому не расскажет о случившемся и ей не нужно ничьё прощение. Арина допила из термоса чай, сунула в рот карамельку. Куртку и джинсы отстирает дома: мокрую грязь ничем не снимешь, только глубже вотрёшь.

С карамелькой за щекой шагалось легче. Скоро болото осталось позади, низинный рельеф сменился чуть заметным подъёмом, берёзы здесь росли вперемежку с ёлками и осинами, и Арина собрала десятка два молодых крепких подосинников.

Корзина потяжелела, оттягивала руку, зато другая тяжесть – каменно сдавливающая душу – медленно таяла. Поглядывая на компас, Арина выбирала тропинки, ведущие в нужном ей направлении, но по-прежнему не слышала ни гудка проходящего поезда, ни ровного гула шоссе. Она ускорила шаги: осенние дни короткие, в лесу темнеет рано. В посёлке ещё светло, ещё день, а здесь, в лесу, солнце цеплялось за острые верхушки ёлок, на глазах меняло цвет, остывая, наливалось закатным золотом.

Винтажным японским розовым золотом она вышила красную жаккардовую катапетасму для ночной пасхальной службы. Белую муаровую – расшивала вручную, золотисто-жёлтым мулине «Анкор», скрученным из двенадцати металлизированных ниточек ослепительно солнечного цвета. Арина уже выбрала узор: солнце с длинными лучами. Пусть будет празднично на душе у прихожан. Других заказов она не возьмёт, так и скажет Оленеву: не лежит у неё душа к церковной вышивке. Вместо ликов святых ей хочется вышивать родные лица – бабушкино и дедушкино, чтобы они были с ней всегда. Вместо катапетасм с божественной символикой расшивать праздничные скатерти, цветочные букеты, забавных зверушек и птиц. Рисовать нитками, шнурами и лентами – радостно-светлый мир, прекрасный и добрый. Вышитый мир, в котором только и можно жить. А в другом, настоящем, у неё не получается.

Солнце садилось. На лес невесомо опускались сумерки, стало заметно холоднее, но страха Арина не испытывала: на ней прорезиненная непромокаемая куртка-штормовка, термобельё и тёплый свитер, в сапогах сухие войлочные стельки, идти не холодно.